Мы шли девять дней, безмерно страдая от голода. Приходилось есть траву и сырую кукурузу. До нас доходили слухи — и плохие и воодушевляющие в одно и то же время. К сообщениям о творящихся вокруг нас преступлениях добавилось обнадеживающее: Фидель был жив. По совету крестьян мы хорошо спрятали винтовки и попытались пересечь тщательно охраняемую дорогу с одними только пистолетами. Спрятанное нами оружие потом было безвозвратно потеряно, но зато мы приближались к тому месту Сьерра-Маэстры, где находился Фидель.
Приблизительно через 15 дней после катастрофы объединились все оставшиеся в живых… Подсчет жертв был долгий и скорбный… Длинный список все пополнялся новыми именами тех, кто самоотверженно выполнил клятву Фиделя: „В 1956 году мы будем свободными или умрем как мученики“. Теперь на немногих оставшихся под командованием Фиделя Кастро легла ответственность поднять знамя восстания и воплотить в жизнь первую часть этой клятвы: „Будем свободными…“ Мы должны были добиться этого ради тех, которые погибли здесь, и ради погибавших изо дня в день в кровавых застенках по всей Кубе. Это казалось фантастичным, но тем не менее в нашем маленьком отряде говорили о победе, о наступлении…»
Теперь я ненадолго прерву свой рассказ, чтобы перенести вас на несколько лет вперед, в Кубу начала 1960 года, в Кубу, какой я ее увидел во время своей первой поездки туда.
Журналистам приходится много путешествовать. И, естественно, приходится много писать. Писать трудно, мучительно трудно. Но во сто крат сложней из огромного запаса впечатлений, встреч, записей в блокноте найти то главное, о чем писать необходимо. Ведь бывает и так — встреч, разговоров, впечатлений много, а писать не о чем. Значит, или виделся с людьми неинтересными, или поговорить как следует не удалось.
По собственному опыту я знаю, как тяжело, особенно в чужой стране, отыскать людей, которые могут тебе рассказать о самом важном, о самом главном в жизни, а отыскав, как трудно бывает вызвать человека на откровенный разговор.
Я приехал на Кубу в начале 1960 года со счастливой задачей — рассказать о людях, участвовавших в революции. Я тщательно готовился к трудным розыскам. Ведь в момент высадки у Фиделя на шхуне было всего восемьдесят два человека, а после трагедии в «Радости святого» осталась горстка людей. Правда, силы Фиделя в горах накапливались из месяца в месяц — вначале у него было двенадцать человек, потом двадцать, тридцать, сто, двести… Но где они сейчас, эти люди? Найду ли я их?
Начав свои поиски, я решил пройти весь путь, который совершили Фидель и его друзья. Сопровождал меня в этом интереснейшем путешествии мой друг — Хиральдо Мартинес.
…В один из прохладных дней февраля 1960 года мм наняли маленький рабочий ботик в приморской деревушке в заливе Гуаканаябо и попросили двух рыбаков отвезти меня к месту высадки отряда Фиделя со шхуны «Гранма». Море было спокойно, и через час пути ботик подошел к низкой береговой полосе, густо покрытой невысоким кустарником и причудливой формы изломанными деревьями. Растения подходили к самой воде, и это означало, что дно здесь глубоко. Я спрыгнул в воду и, схватившись руками за ветки, выбрался на берег. Парни в боте с интересом наблюдали за мной.
— Осторожней, — сказал один из них. — Провалитесь.
За каемкой густого кустарника виднелась серая, будто обтянутая старым, потрескавшимся куском кожи земля. Я ступил на нее ногой, и нога ушла в теплую вязкую грязь по колено. Я оперся другой ногой на кочку — и снова провалился. Теперь я был в грязи по пояс и медленно погружался глубже.
Один из парней поспешил на помощь. Он бросил мне конец каната. Я обвязал себя под мышками и цепляясь руками за скользкие ветки кустов, с трудом выбрался на твердую землю.
— Говорил же, осторожней! — пробурчал парень, выбирая канат.
Я осмотрелся вокруг. Серая предательская корка, покрытая, будто колючей проволокой, густо переплетенными ветвями кустарника, насколько хватал глаз, тянулась в глубь острова и вдоль побережья. Местами среди кустов торчали пни без коры, будто голые.
— Как же они шли? — спросил я.
Парень присвистнул.
— Они не шли… Ползли… Если ползешь, меньше затягивает… Потом тут кое-где стояли деревья… Они — на руках. С ветки на ветку… Сейчас крестьяне деревья повырубили. Будут осушать болото…
Зеленой ящерицей раскинулся остров Куба в Карибском море. На тысячи километров тянется его извилистая береговая линия, украшенная причудливым коралловым ожерельем. Но, пожалуй, нигде на всем кубинском побережье нет места более дикого и неприступного.
…Я снова сел в бот, и мы вернулись в рыбачью) деревушку Белик. Толстый Хиральдо спал в «джипе», не выпуская изо рта сигары. Я растолкал его.
— Куда? — спросил он, сразу включая стартер.
— В то место, где они вышли из болота.
— Ага! Я говорил, вы не пройдете, — торжествующе засмеялся Хиральдо. — Пустая затея.
— Там вырублены деревья, — объяснил я.
— Верно, вырублены. Теперь это совсем невозможно. Только Фидель мог пройти.
Ему доставляла не злое, хорошее удовольствие мысль, что вот иностранец не смог пройти, а кубинцы с Фиделем прошли. Чтобы не расстраивать меня, он примирительно произнес:
— Конечно, там вырублены все деревья. Без них, может быть, и Фидель не прошел бы…
Через полчаса мы подъехали к поляне, где стояли редкие белой коры деревья увийя, валялись сучья, торчали невыкорчеванные пни. Из земли поднимались два шеста, соединенные наверху дощатой аркой. На ней белыми буквами было выведено: «Дорога освобождения. 2 декабря 1956 года». Арку поставили совсем недавно.
Сюда ступили измученные переходом через болото, окровавленные, в изодранной одежде революционеры, сжимая в руках грязные, вымазанные в тине винтовки.
«Джип» снова затрясло по ухабам. Чтобы не терять времени, я старательно объяснял Хиральдо свою журналистскую задачу.
— Понимаете, дорогой мой Хиральдо, мне нужно найти тех, кто участвовал в революции. На всех ее этапах, начиная с того момента, как начали стекаться к Фиделю в горы крестьяне, рабочие из городов — все те, кто хотел помочь революции.
— Понятно, — согласно кивал Хиральдо.
— В крайнем случае — очевидцев, свидетелей этой борьбы, — продолжал объяснять я.
— Понятно, — немногословно отвечал, внимательно посматривая на дорогу, Хиральдо. И вдруг сказал отрывисто: — Сюда!
— Что случилось? — спросил я. — Что-нибудь с машиной?
— Нет, — ответил Хиральдо. — Вот люди, которые вам нужны.
— Это ваши знакомые?
— Нет.
— Откуда же вы знаете, что они участники революции? — удивился я.
— Здесь не было неучастников, — сказал Хиральдо.
На обочине стояла маленькая дощатая хибарка, в которой, кроме разной снеди и продуктов, мог поместиться только один человек — хозяин. Посетителям был отведен снаружи под соломенным навесом стол, сделанный из ящиков для апельсинов.
За столом сидели четверо крестьян и играли в карты. Лошади стояли тут же, привязанные к столбикам навеса.
Играли горячо: изо всей силы били потрепанными картами о стол, спорили и кидали на пол соломенные шляпы. Огромные крестьянские ножи — мачете — в металлических ножнах воинственно бились о ящики, служившие сиденьями.
Перед каждым стояла белая фаянсовая чашка с кофе и стопка с водой. Сделав особенно удачный ход, игрок с удовольствием отхлебывал из толстенной чашки, чмокал восхищенно и запивал глотком холодной воды из стаканчика.
Игроки вежливо, но равнодушно приподняли шляпы при нашем появлении. Однако после того, как Хиральдо сделал несколько замечаний, обнаруживших в нем незаурядного знатока карточных баталий, нас приняли в компанию.
Скоро игра была оставлена, и за столом потек дружеский спокойный разговор о житье-бытье. Вместе с разговором тек кофе, в основном направляясь в желудок веселого Хиральдо.
Все четверо оказались членами одного из близлежащих кооперативов. Этот кооператив был организован на землях помещика-латифундиста, конфискованных государством после революции.
Все четверо раньше работали у помещика батраками — своей земли у них тогда не было.
Передо мной сидели люди, удивительно знакомые своей неторопливостью и основательностью в разговоре, юмором в глазах, обветренной потрескавшейся кожей на лице и на руках, манерой почесывать затылок и сдвигать шляпу на лоб… Совсем как наши русские колхозники откуда-нибудь с Кубани, только лица посмуглей, глаза почерней, поля соломенных шляп пошире и загнуты пофасонистей, и вместо папиросы — здоровенная коричневая сигара во рту, одна затяжка которой сбивает с ног непривычного человека…
