Георгий Иванов и Владислав Ходасевич
Впервые — Русская литература. 1990. № 3. Тема «литературной войны» Г. Иванова и В. Ходасевича разработана независимо от нас в предисловии Е.В. Витковского к собранию сочинений Иванова (Иванов. Т. I), и в наших статьях есть некоторые пересечения цитат и оценок. Мы совсем не касались литературных отношений двух поэтов в период 1916—1922 гг., поскольку эта тема достаточно подробно разработана Витковским.
Эта тема предполагает два аспекта рассмотрения: первый относится к плану биографическому и является предварительным для исследования второго — чисто творческого.
Г.В. Иванов и В.Ф. Ходасевич принадлежат к числу тех поэтов, которым неоднократно попеременно присваивался титул «лучшего поэта русской эмиграции», поэтому вполне понятно, что литературные и личные отношения нередко сталкивали их друг с другом. Знакомство началось в конце 1920 или начале 1921 года после приезда Ходасевича в Петроград, а творческие контакты прекратились совсем незадолго до смерти Иванова, в 1958 году, во время его предсмертной работы над текстами своих ранних стихов. Однако совершенно справедливо в центр внимания тех авторов, которые сколько-нибудь развернуто писали об отношениях этих двух поэтов, неизменно попадала их «литературная война», причины которой со слов самого Иванова изложил Ю. Терапиано: «Не учтя того, что сотруднику «Последних Новостей», идейно враждовавших с «Возрождением», бесполезно обращаться в издательство «Возрождение» с предложением рукописи, Георгий Иванов попросил В. Ходасевича прозондировать почву — как будто от себя и очень секретно, не согласится ли издательство «Возрождение» выпустить книгу его воспоминаний «Петербургские зимы».
Ответ был дан немедленно — в очень обидной для Георгия Иванова форме. В редакцию «Последних Новостей» пришла на его имя открытка с извещением, что его предложение издать книгу не может быть принято.
Открытку, конечно, прочли в редакции «Последних Новостей», и у всех создалось впечатление, что сам Георгий Иванов ходил в издательство «Возрождение» и просил издать книгу»[683].
Местью Иванова за эту открытку была статья «В защиту Ходасевича». Он мастерски сыграл на том, что к концу двадцатых годов — и особенно в статьях о «Собрании стихов» 1927 года — Ходасевичу отводилась роль, как скажет потом В. Набоков, ближайшего «литературного потомка Пушкина, но тютчевской линии»[684]. В рецензии на «Собрание стихов» тот же Набоков уверенно определял: «Ходасевич — огромный поэт», делая лишь ограничительную оговорку: «Но думаю, что поэт — не для всех»[685]. З. Гиппиус в статье, посвященной выходу того же «Собрания стихов», с принципиально других позиций, чем Набоков, определяла дар Ходасевича как «страшный и благодетельный»[686].
Именно в эту точку и ударил Иванов, когда писал: «...можно быть первоклассным мастером и остаться второстепенным поэтом. Недостаточно ума, вкуса, уменья, чтобы стихи стали той поэзией, которая, хоть и расплывчато, но хорошо все-таки зовется поэзией «Божьей милостью» <...> Перелистайте недавно вышедшее «Собрание стихов», где собран «весь Ходасевич» за 14 лет. Как холоден и ограничен, как скуден его внутренний мир! Какая нещедрая и непевучая «душа» у совершеннейших этих ямбов»[687].
К тому же в статье Иванова был утрирован еще один момент, который должен был вызвать негодование Ходасевича. В большинстве статей о поэзии Ходасевича постоянно говорилось о высоком поэтическом мастерстве. Однако для самого поэта такая похвала была почти оскорбительной, ибо еще в 1921 году в докладе «Об Анненском» он сформулировал свое отношение к «мастерству» как абстрактному понятию, взятому в отрыве от жизненного и духовного содержания творчества: «Мне доводилось слышать немало восторженных суждений о поэзии Анненского. Но чем восторженней были поклонники почившего поэта, тем больше говорили они о форме его поэзии, тем меньше — об ее смысле. <...> За его лирикой не слышат они мучительной, страшной человеческой драмы. <...> Форма у Анненского остра, выразительна, часто изысканна. Следовательно, Анненский — мастер, «ваше превосходительство», и все обстоит благополучно»[688]. С тем большим удовольствием Иванов (отчасти, видимо, передразнивая рецензию Набокова) писал: «С формальной точки зрения это — почти предел безошибочного мастерства. Можно только удивляться в стихах Ходасевича безошибочному в своем роде сочетанию ума, вкуса и чувства меры. И если бы значительность поэзии измерялась ее формальными достоинствами, Ходасевича следовало бы признать поэтом огромного значения...»[689]
Эта заметка, хоть и была обидной, все же вписывалась в ряд других достаточно резких выпадов против Ходасевича в 1926—1927 годах. Именно тогда Д.П. Святополк-Мирский произнес свою знаменитую фразу о нем как о «маленьком Баратынском из Подполья»[690], а чуть позже он же язвительно обронил: «...аккуратненькие подпольные эпиграммы и мадригалы Ходасевича»[691]. Судя по всему, заметкою Иванова дело и должно было кончиться. Однако он атаковал Ходасевича еще раз, теперь уже гораздо более обидно. В упоминавшейся уже статье З. Гиппиус можно было прочитать: «Ходасевич весь принадлежит сегодняшнему дню. Блок — вчерашнему. Трагедия Блока — не то что менее глубока, но при всех «несказанностях» ее «механика» как-то проще»[692]. Иванов уже в первой статье опровергал это: «...никогда <...> стихи Ходасевича не будут тем, чем были для нас стихи Блока: они органически на это неспособны»[693], а в новом нападении издевательски выстраивал совершенно другую «незыблемую скалу» ценностей, где Ходасевич обретает свое место: «С выходом «Счастливого домика» Ходасевича отзывами авторитетных критиков (Брюсова и др.) сразу ставят в один ряд с такими величинами, как С. Соловьев, Б. Садовской, Эллис, Тиняков-Одинокий, ныне полузабытыми, но в свое время подававшими большие надежды»[694]. Заодно уж он приписывает Ходасевичу и свое собственное пристрастие к созданию заказных «военных» стихов, а ближе к концу вдобавок стремится его скомпрометировать и политически. Иначе просто невозможно расценить такой пассаж: «Более заметной становится деятельность Ходасевича только со времени большевистского переворота. Писатель становится близок к некоторым культурно-просветительным кругам (О. Каменевой и др.)[695], занимает пост заведующего московским отделением издательства «Всемирная литература», Госиздат издает его книги и проч.»[696] Столь же компрометирующими для сотрудника «Возрождения» были и следующие фразы: «В 1922 г. В. Ходасевич уезжает в заграничную командировку и вступает в число ближайших сотрудников издаваемого Горьким журнала «Беседа», где и появляется вскоре упомянутая выше статья Белого, давшая первый толчок к должному признанию ценной и высокополезной деятельности Ходасевича[697]. С 1925 года Ходасевич порывает с Советской Россией, расстается с Горьким и делается помощником литературного редактора «Дней», возобновленных А.Ф. Керенским в Париже»[698].
В довершение всего вторая статья Иванова вызвала дополнительный скандал, так как была подписана именем вполне живого и участвовавшего в ту пору в литературном процессе поэта, прозаика и мемуариста А.А. Кондратьева, что вызвало с его стороны решительный протест[699]. В общем, можно было считать, что своей цели Иванов добился.
Ю. Терапиано пишет о том, что Ходасевич предпринял против Иванова некие внелитературные акции, не перечисляя, однако, их. Но о самом главном ответе Ходасевича Иванову он умолчал. Ответ этот содержался в рецензии близкого литературного единомышленника Ходасевича В.В. Вейдле на книгу Иванова «Розы»: «...стихи, на первый взгляд, по крайней мере, отнюдь не столь розовы и слащавы, как те, что были напечатаны в «Вереске» или в «Садах» <...> Лишь постепенно различаешь в них налет какой-то очень тонкой подделки. Снаружи все как будто и очень немногословно, и неукрашено, и лирично, и серьезно, но внутри ощущается все та же прежняя, так ничем и не заполненная пустота. Хуже всего то, что пустота эта прикрывается обыкновенно чужим поэтическим имуществом. Георгий Иванов слишком бесцеремонно заимствует приемы и мотивы у других поэтов, очевидно, у тех, которых он особенно ценит»[700], и далее следует пример заимствования у Ходасевича, который мы уже разбирали выше (см. с. 158—159).
По воспоминаниям того же Терапиано, на вечере памяти Андрея Белого 3 февраля 1934 года Ходасевич и Иванов помирились по инициативе тогдашнего председателя «Союза молодых поэтов и писателей» Юрия Фельзена. «Лишь значительно позже, уже после прекращения войны, Ходасевич довольно кисло отозвался два раза о книгах Георгия Иванова — и оба раза его статьи нельзя было назвать «убийственными», — они били по второстепенным целям и не были убедительными»[701]. Вряд ли такая оценка верна на все сто процентов. Скажем, в рецензии на «Распад атома» — самое решительно антиэстетическое произведение Иванова — Ходасевич писал о том, что «он (Г. Иванов. — Н.Б.) не сумел избавиться от той непреодолимой красивости, которая столь характерна для его творчества и которая составляет как самую сильную, так и самую слабую сторону его поэзии»[702]. Но все же «литературная война» и на самом деле закончилась почти примирением. Уже много позже, вспоминая прошлое, Иванов писал молодому тогда своему корреспонденту: «Я очень грешен перед Ходасевичем — мы с ним литературно «враждовали». Вы вот никак не могли знать мою статью «В защиту Ходасевича» в «Последних Новостях» — ужасающую статью, когда он был в зените славы, а я его резанул по горлышку. Для меня это была «игра» — только этим, увы, всю жизнь и занимался — а для него удар, после которого он, собственно, уже и не поднялся. Теперь очень об этом жалею. Незадолго до его смерти мы помирились, но я ничего так и не исправил. И вряд ли когда-нибудь исправлю. Жалею»[703].
