куда: солдаты на позиции, а нашим командир кричит:
— Уходим!
Вся сволочь, расшевеленная нами в лесополке, выползает, как болотная нечисть, следом за нами сюда, на окраину села.
Начинается перестрелка.
Я из последних сил поднимаюсь с земли, бегу за своими и…
…оказываюсь в начале одного из своих более ранних рассказов.
Широкая улица. Я на углу дома. Мои на той стороне, бегут под прикрытием домов и деревьев вниз, отстреливаясь на ходу.
А я смотрю то на фонтанчики пуль на дороге, то на их удаляющиеся фигуры.
Мне кажется, вечность я смотрю на это.
Но по факту решение принимается очень быстро: мне не перебежать улицу, слишком плотный огонь по ней.
Я откатываюсь назад, падаю за крыльцо дома. Скидываю с плеч рюкзак.
Один из солдат, местных, оборачивается ко мне:
— Что со своими не ушёл?
— Отсекли, — коротко отвечаю ему, занимая позицию.
Тот кивает, всё понимая.
Я выпускаю первую, короткую очередь в сторону лесополки, где засели хохлы.
Начинается моя «н-кая эпопея», одна из самых ярких, насыщенных и эмоциональных страниц моей жизни длиной в трое суток…
Мальчик погиб самым первым. И как бы нам ни было страшно за себя, в первую очередь его столь быстрая смерть потрясла нас всех.
Дом был весь окутан пылью от разнесённой стены. Её клубы, как дым, выползали в дальнюю комнату, где находился я.
Я только что проснулся буквально в огненном аду.
Стрелкотня кругом, во дворе разрывы, пыль, что-то где-то горит. Кто-то орёт.
И всегда, сколько бы вас ни было, найдётся кто-то один, кто обязательно скажет:
— Всё, нам пизда….
Посмотрим.
Может, да. А может, и нет.
Maybe rain, maybe snow
Maybe yes, maybe no…
Надеваю бронежилет, каску. Со двора, через проём выломанного окна, что-то прилетает, больно жжёт бедро. Крови нет, штаны целые. Видимо, раскалённый осколок прижёг.
Узнаю характерные выстрелы за стеной, вернее, за тем, что от неё осталось.
«Брэдли».
Всё, как я говорил.
У нас у каждого в жизни была ситуация «а я же говорил!». Но, положа руку на сердце, она всегда притянута к событиям постфактум.
Но не в моём случае и не сейчас.
Я говорил. Я ошибся только во времени.
Я сказал, они приедут в пять, а они приехали в 3.30. Всё, как они любят.
Внаглую подлетает «Брэдли» и высаживает десант, а группа поддержки подтягивается из лесополки.
Мы с Мальчиком, стоя «на глазах», спалили их перемещения ещё позавчера.
Лупили по ним с двух стволов. Подтягивали людей. Обстреливали кусты, где они собирались с разных точек.
Прибежал командир, орал:
— Куда вы стреляете, там никого нет!
Ну конечно, сейчас там уже никого нет.
На следующий день всё повторилось. Лесополка за ними, они приходят и уходят, когда хотят. Выползают из своих нор и идут мимо моих товарищей, тех двух, что шли замыкающими. Они отпинали их тела с дороги, и они теперь лежат там.
Может быть, лицом в землю, а может быть, лицом к небу. Вот они идут мимо них, по той дороге, по которой мы убегали на юг. Перед знаком «Н-ка» рассеиваются, расползаются. Они всегда рядом. Они всё держат на контроле.
Поэтому наши выставляют «глаза» не только в домах на окраине, но и там, под знаком. Выставляют ночью, а днём их выкашивают кассетами и дронами. Там негде спрятаться, люди лежат под кустами буквально.
Вечером, перед тем как стемнело, через проём в стене я наблюдал ужасную сцену, как метится камикадзе в одного из наших бойцов, заползающего под дерево. Он ползёт и из положения лёжа в отчаянии бьёт по нему из автомата, дрон кружится, выбирая траекторию и с усилившимся визгом, режущим ухо, атакует. Яркая вспышка, взрыв. Но он рванул где-то в ветках. Может быть, наш и выжил.
Весь вечер вокруг творилось что-то непонятное.
Никакой информации у нас, засевших в этом доме на окраине Н-ки, нет. Нет понимания четкой картины.
Наша арта работает по полю с правой стороны.
Кто там, что там — мы не понимаем.
Один из взрывов подкидывает до высоты третьего этажа полчеловека. Он летит, кувыркаясь, и машет ручонками, как крылышками.
Кто это? Мы не знаем. Как эти люди оказались на поле?
А что, если это наша вторая группа со второго БТРа, думаю я. Они прорвались, заняли окопы, сидели там сутки. Потом, не дождавшись никого, начали откатываться, отползать через поле, вытесненные хохлами, и это сейчас их разделывает наша же артиллерия, приняв за противника.
Может быть всё что угодно.
Когда стемнело, всё подуспокоилось.
Но оттуда, из лесополки хохлов, кто-то кричит, зовёт на помощь на чистом русском языке, без хэканья.
Так зимой волки запускают на окраины деревень свою течную суку, чтобы одуревший от похоти кобель побежал за ней в темноту, где его ждут клыкастые разбойники.
Так и хохлы выманивают кого-то из нас чистым, рязанским говором.
Но меня они точно не выманят. Я-то знаю, что там, за знаком. Там смерть.
Это для моих новых товарищей всё, что лежит к северу от Н-ки, terra incognita. Но не для меня. Я оттуда пришёл. Прибежал.
Там, от самого нашего, уже, наверное, сгоревшего, разбитого БТРа и до этого знака, — царство Аида, поглотившее двух моих друзей. Там враг. Там смерть.
И оттуда с полуночи прилетают снаряды из танка.
Выстрел, мгновенный прилёт.
Снаряд из танка узнаешь по скорости, по ощущению мощи, с которой он летит и врезается в землю.
Окучивают окраину села. Очень плотно. Снаряды ложатся прямо рядом с домом. Всё сыпется, пыль через все щели проникает внутрь. Земля летит в выбитые окна.
Я только и успеваю, что падать со своего наблюдательного пункта на пол, вжиматься в него, молиться, чтоб пронесло. Потому что не выдержит наш домик прямого попадания, рассыпется в хлам.
Со мной в этой комнате Мальчик и двое дагов, посланных на усиление. Даги классические, чёткие. Красные мокасины, заниженная приора — вот это вот всё. Дагам абсолютно насрать на танк и на всё на свете, они покушали и спят в обнимку с калашами. Мальчика я тоже пожалел и отправил спать.
Остался дежурить один.
Танк отработал боекомплект, теперь у меня будет небольшой перерыв.
Можно чуток расслабиться.
Я закуриваю и смотрю на часы. Два. Я должен дежурить до четырёх, но внутренний голос говорит мне, что пост надо сдать в три. Рационального объяснения нет. Я просто понимаю, что так надо сделать.
Неожиданно в комнате становится светлее. Поднимаю голову и выглядываю в проём.
Где-то
