полом боевик укрылся и стал стрелять. Слава богу, не попал. Пришлось на чистом русском языке ему объяснить, чтоб он не дурил. В общем, еле вытащили меня из дырки этой. Они, оказывается, меня искали. Слышали взрывы. Видели и тот взрыв моей гранаты, который несколько боевиков уложил. Думали, что я в плен к боевикам попал.
А скоро к школе наши подошли, подкрепление. Выбили боевиков и положили их там немало. Как мы потом узнали, это был отряд, что-то типа спецназа басаевского. Поэтому у них и маскхалаты были, и вооружение отличное, и, кстати, одеты они были в камуфляжную форму. Они рассчитывали на внезапность, на свой опыт. Но и мы к тому времени тоже повоевали немало”.
Подкрепление подошло вовремя. Когда полковник Груднов окончательно разобрался в ситуации, он принял решение немедленно перебросить на правый берег Сунжи для помощи державшим оборону в школе нальчикцам подразделения 8-й бригады, усиленные гранатометчиками 255-го мотострелкового полка, расчетами АГС-17. Сам отправился вместе с резервом. Заняв позиции возле обоих зданий и закрепившись на первом этаже в не захваченном бандитами левом крыле русской школы, подоспевшие на помощь бойцы обрушили на бандитов всю мощь огня. Это был бой, что называется, окно в окно. Боевики пытались отстреливаться, но вскоре поняли, что еще несколько минут — и они все останутся здесь в школе навсегда. Побросав своих убитых, уцелевшие бандиты вырвались из школы. И пока они отходили в частный сектор, по ним также велся интенсивный огонь. Басаевский отряд понес значительные потери. Хотя еще сутки назад он рассчитывал совсем на другое. К сожалению, с собой боевикам удалось увести трех захваченных ими ранее военнослужащих бригады.
Вспоминает Роман И., в 1999–2000 гг. командир 2-й роты 8-й бригады оперативного назначения внутренних войск, капитан:
“И вот подошел резерв во главе с комбатом. Мы со второго этажа закидывали боевиков гранатами, я стрелял “черемухой”. То есть боевики чего только не наелись — из гранатометов по ним стреляли, с АГС-17 по ним стреляли, слезоточивым газом травили.
Рядовой Раис Мустафин. Интервью после боя. Январь 2000 года
Потом я начал спускаться со второго этажа, уже не рассчитывая, что кого-то здесь, в правом крыле найду живым. Ну, по правилам тактики, перед тем, как, значит, заскакивать в какое-нибудь помещение, нужно кинуть гранату. Так я и шел: из класса в класс. Граната, забегаем, стреляем, осматриваем. И оказалось, что в каждом помещении, в которое мы заходили, — везде лежали трупы бандитов. Где трое, где двое. Я уже был готов, к тому, что живыми я никого из тех, кто держали оборону здесь на первом этаже, не встречу. Тем более что погибшего командира взвода Комарова я уже увидел — он лежал в проходе перед классами. В класс, куда мы зашли, на пробитом пулями одеяле лежал погибший старшина, рядом — убитые боец и медик. Были еще и трупы боевиков. В общем, зрелище тяжелое. Но вот то, что произошло дальше, заставило меня по-настоящему оторопеть. Я аж холодной испариной покрылся. Слышу вдруг откуда-то из-под земли слабый голос моего замполита, мол, не стреляйте. У меня мурашки по коже, я заорал всем: прекратить стрельбу! А она со всех сторон — бой в самом разгаре. Еле-еле мы это все остановили. А я понять не могу, откуда его голос звучит. Я говорю: ты где? Он отвечает: здесь. Ну мы откинули доски, матрас и нашли его. Он подполами оказался, накрытый доской. Как он сам себя накрыл, я не знаю, лежит боком, белый весь. Я думал он поседел, оказывается, это его присыпало штукатуркой. Достали мы его — а на нем живого места нет. Голова пробита, ранение в руку, в живот. Как он живой остался — ума не приложу, ведь он полдня там, под полом пролежал. Боевики его не нашли. Он у меня покурить попросил. И почему-то мне запомнилось, что у него из живота дым шел. Я не знаю, возможно это или нет, но этот дым я запомнил. Может, у него диафрагма была пробита — не знаю. Я говорю: куда ты куришь, Магомедыч? У тебя, говорю, из живота дым уже идет. Куда ты куришь? А он будто прощаться со мной стал, мол, родителям передай, что все нормально… Я его начал успокаивать, дескать, рановато прощаешься, еще шашлыков поедим в Нальчике. Вколол ему 5 тюбиков промедола — все, что у меня было. Как выяснилось потом, это ему жизнь спасло. Его эвакуировали. У нас, кроме четверых погибших, было 12 раненых. А вот этих троих — Кавдибулы, Шилова и Морокова — мы не нашли. И неизвестно тогда было, где они, что с ними.
А на следующий день боевики переговоры устроили. Вышли на командующего группировкой. Вот только тогда мы узнали, с кем имели дело, кого и сколько уничтожили. На связи был какой-то боевик, просил похоронить тех, кто в школе у них остался. Командующий говорит: ну давайте, похороним, только вы наших заложников верните. А он отвечает, что в школе действовал отряд Басаева, который ушел и увел с собой заложников. А повлиять на то, чтобы басаевцы вернули захваченных солдат, он не может. В общем, договориться не получилось. Единственное, что удалось полезного узнать в ходе этих переговоров, это то, что басаевцы потеряли около 20 человек, больше 30 были у них ранены.
Своих бойцов — Кандибулу и Шилова — мы нашли ближе к весне, они без голов были. Опознали их по камуфляжу, по личным номерам, потом и экспертиза была. А Мороков, когда его с собой боевики из школы уводили, получил ранение. Они его оставили в Грозном у какого-то чеченца. Тот за ним ухаживал, но у Морокова началось заражение, его каким-то образом переправили в Моздок, но уже спасти было невозможно, он умер”. [59]
Этот плацдарм вокруг двух школьных зданий стал в последующие дни отправной точкой в развитии наступления здесь, в Ленинском районе на правом берегу Сунжи. После этого боя моральное преимущество полностью перешло к войскам северной группировки. Боевики были подавлены. Достаточно сказать, что буквально через день здесь, на северном направлении штурма к полковнику Груднову вышли более 30 боевиков. Они сложили оружие и предпочли сдаться, понимая, что никаких дальнейших перспектив, кроме того, что быть уничтоженными, у них не осталось.
