Вера Камша - Млава Красная

Королевство Великая Саксония

Окрестности Зульбурга

26 июля 1824 года

Солнце в зените, и лучи его отвесны, они впиваются в землю подобно штыкам, давят на плечи, жгут. Городок Зульбург замер, прислушиваясь к яростному рёву пушек – подле самых своих стен. Пусты улицы, пусты булыжные мостовые, добрые обыватели попрятались кто куда – потому что совсем близко сошлись грудь на грудь две армии, два многоглавых дракона, рвущие сейчас друг друга в клочья.

Солнце в зените, но само светило не разглядеть. Пороховой дым плавает уже не облаками – тучами; копоть оседает на лицах и мундирах, жжёт даже привычные ко всему солдатские глотки. Но дышать пусть и этакой гарью куда лучше, чем стоять под чугунным ливнем французских ядер, кромсающих сейчас два русских полка, что зубами вцепились в невысокие холмы Шляффхерде. Пушки с клеймом великого Буонапарте, императора французов, раз за разом с глухим, смягчённым расстоянием гулом извергают всё новые порции проклятого дыма, круша многострадальные редуты на холмах и выбивая их защитников.

Барон Александер фон Шуленберг, ротмистр лейб-гвардии его высочества принца Иоганна гусарского полка, достал уже далеко не белоснежный платок и украдкой промокнул слезящиеся глаза. Надо же, боевой офицер, а самый страшный враг – не вражьи клинки или пули, а пороховая гарь. Её ротмистр переносил плохо, но ещё хуже у него получалось терпеть бездействие. Сводная бригада прусских гусар и русских кавалергардов с утра стояла за возвышенностью, примыкавшей к увенчанному разбитой мельницей холму, и ждала приказа. Как бы ни хотелось добраться до чужих батарей и проверить остроту сабель на французских шеях, но…

– У нас есть приказ – стоять, – отрубил, опережая возможное недовольство подчинённых, командир первого эскадрона Конрад фон Пламмет, – значит, мы стоим. Вот и наследники тут, оба. Вместе с полковыми командирами. Тоже стоят и смотрят.

Возразить на это – если на мгновение представить, что в эскадроне найдётся смельчак, способный перечить Лысому Конраду, – было нечего. Принц Иоганн и русский наследник сидели на барабанах, время от времени поднося к глазам подзорные трубы. Беседовали августейшие особы или молчали, гусары издали понять не могли, но неподвижность свит говорила сама за себя: цвет союзнической конницы в бой пока не идёт.

– Как бы не перестоять нам тут, – донеслось до барона.

Младший брат эскадронного командира, Герберт фон Пламмет, прищурившись, смотрел на скрытое дымными клубами поле, словно надеясь разглядеть там что-то, не видимое товарищам.

– Слабовато у нас здесь, господа. Надавят французы – быть беде. Русские побегут и нам помешают.

– Тоже мне стратег! – вырвалось у Шуленберга. Тон Герберта был холодным, сухим и каким-то неприятным. О союзниках, что русских, что австрийских и британских, он говорил с откровенным пренебрежением, хотя русские труса отнюдь не праздновали. Как и сам Герберт, кстати.

Пламмет-младший не удостоил ротмистра ответом. Даже головы не повернул. Однако, с неудовольствием признавался себе Шуленберг, в чём-то заносчивый Герберт был прав…

Да, приказа всё не было. Знаменитые чёрные гусары стояли в считаных минутах галопа от избиваемых редутов. Господин полковник фон Зерофф разрывался между сражением и августейшим шефом, не отвлекаясь на вверенный ему полк, но Лысый Конрад несдержанности подчинённых не потерпел бы, тем более на глазах у русских. Эскадроны хмуро топтались на месте, люди молчали, но лошадей, как бы вышколены они ни были, показным спокойствием не обманешь. Заводясь от своих всадников, легконогие вороные красавцы рыли землю, охлёстывали себя хвостами, прижимали уши, будто вместе с дымом ловили ноздрями тревогу.

Барону Александеру чудилось, что цветом лица он неотвратимо уравнивается с мастью своего коня и оттенком мундира. Разумеется, гусар преувеличивал – если кто сейчас и уподоблялся африканским чернокожим, так это защитники холма, на котором стояли русские батареи, а здесь, в расположении кавалерии, пушек не было, не было и боя. Гвардейские, украшенные высочайшим вензелем, клинки мирно покоились в ножнах. Французская артиллерия безумствовала. Русская пехота держалась.

– Буонапарте, чертяка. Так же хорош, нам на горе…

Корпус князя Петра Ивановича Арцакова-Калужинского стоял на стыке союзных армий, занимая те самые холмы Шляффхерде, наскоро укреплённые редутами перед сражением.

Уже и в ту, и в другую стороны прокатились волны атак, столь же бесплодных, сколь и кровавых. И русские с пруссаками, и французы так и оставались, где были, нигде не сбив противника с позиций. По крайней мере здесь, у Шляффхерде. Впрочем, могло обернуться и хуже – особенно когда на сильно поредевшие в ходе последнего наступления Угреньский и Ладожский полки обрушилась подоспевшая вражеская кавалерия. Разогнавшиеся уланы разом ударили во фланг и тыл наступавшим русским батальонам. К счастью, и угреньцы, и ладожане сумели перестроиться и, отбившись штыками, отойти. Конница, сделав своё дело, убралась, но треклятые ядра усугубляли и без того немалые потери.

– Нет, не стал ты, Буонапарте, хуже, никак не стал…

Император французов вёл сражение с ловкостью прирождённого бойца, мастерски владеющего любым оружием. Изящный и молниеносный выпад конницы – словно разящий укол рапирой; атака же пехоты, поддержанная пушками, – точно кулаком в скулу. Французов здесь, под Зульбургом, меньше, чем союзников, зато командует ими настоящий полководец. И, несмотря ни на что, заставляет русского василевса с прусским кайзером плясать под свою дудку. Удар то на одном фланге, то на другом. Тени конных, мелькающие чуть ли не в тылу союзной армии, и поди пойми, учинил ли Буонапарте столь излюбленный им глубокий обход или отрядил пару эскадронов – сбивать неприятеля с толку, вынуждая гоняться за призраками.

Русские же и прусские контратаки натыкались на умело направляемый огонь вражеских батарей – не зря ж Буонапарте был в молодости артиллеристом, и притом из лучших.

Вот и сейчас вражеские орудия стреляли с завидной точностью и частотой, так что князю Петру Ивановичу только и оставалось, что всею душой молиться за удачу собственных пушкарей, старавшихся дать укорот знаменитой буонапартовой артиллерии. И ещё давить в себе запоздалую и потому ненужную злость.