Сергей Шхиян - Кукловод

Ночью выпал снег и закрыл белым праздничным покрывалом все осенние безобразия природы и следы неистовства людей. Под утро ударил мороз и дороги, искореженные войной, превратились в блестящие серебряные ленты, сияющие под призрачным лунным светом первым санным накатом. Лес, вчера еще черный, голый, пасмурный, тяжело склонился под тяжелым белым убранством.

Разлапистые розвальни легко скользили по санному пути, а вот плохо подкованной крестьянской лошаденке приходилось туго: у нее на ледовом насте разъезжались ноги, и она даже несколько раз упала.

— Эх, барин, — жаловался мужик, которого я нанял отвезти меня неведомо куда, — разве ж у нас на Руси жизнь?! Нет, — продолжал он разговаривать то ли со мной, то ли сам с собой, то ли с вечностью, — у нас не жизнь, а одна сплошная мука.

С этим спорить было трудно, я и не стал, тем более что мне пока было не до общих рассуждений о смысле жизни и несовершенном устройстве общества. Хватало своих частных проблем и неприятностей.

— И почему так устроен мир, что, честные люди живут плохо, а бездельники и воры хорошо? — продолжил интересоваться ямщик, так и не дождавшись от меня ответа на первый вопрос.

Эта проблема, думаю, всегда интересовала не только моего возчика, но и многих из тех, кто живет плохо, и считает себя честным, обойденным судьбой человеком.

— Возьми, к примеру, меня, — продолжил он, поворачиваясь ко мне на облучке, — лучше меня во всем селе хозяина не найти, руки, поверишь, золотые, да и умом Господь не обидел, а живу, тьфу живу, — он плюнул с такой страстью, что чуть не попал в меня. Так живу, что шаром кати, едва свожу концы с концами!

Вот с таким заключением согласиться было трудно. Не с тем, что возчик еле сводит концы с концами, судя по его одежде, дырявому армяку и заношенным лаптям, связанным каким-то веревочками, чтобы не развалились прямо на ногах, это было очевидно и без рассказа, а с его хозяйственными талантами. Лошадь у мужика была неухоженная, в коросте и засохшем навозе, к тому же, плохо кована, сбруя сделана из мочала, и уже два раза за нашу короткую дорогу рвались, розвальни тоже держались на ладан, да и сам он был грязен, немыт и нестрижен.

— Ты лучше на дорогу смотри, а не на меня, — попросил я, — а то еще перевернешь сани.

Мужик удивленно посмотрел на меня, оглядел свои розвальни и насмешливо спросил:

— Как же их перевернешь? Ты, барин, того, в крестьянстве, видать, ничего не понимаешь! — сказал он с высокомерием классного специалиста, столкнувшегося с тупым профаном.

В крестьянском хозяйстве я и, правда, разбираюсь не очень хорошо, зато достаточно насмотрелся на подобных ему самонадеянных людей. Сказал, чтобы прекратить разговор:

— Это тебе виднее, как сани переворачивать.

Возчик задумался, видимо начал прикидывать, как ловчее опрокинуть сани и на какое-то время перестал жаловаться на жизнь. Я откинулся на спинку скамьи, дышал морозным воздухом и любовался тихим подлунным лесом.

— Не, так просто их не опрокинешь, — сообщил он спустя какое-то время, — шибко широки в полозе. Если только в овраг…

Я не ответил и закрыл глаза, чтобы он решил, что я уснул. Мужик перестал обращать на меня внимание, и взялся рассказывать своей несчастной коняге, какой у нее выдающийся хозяин. Лошадь привычно пряла ушами, прислушиваясь к знакомому хозяйскому голосу и чтобы ничего не упустить из его поучительного рассказа, с легкой рыси перешла на сонный шаг. Мне монотонное бормотание возницы почти не мешало, я откинулся на соломенную подстилку и «общался с вечностью». Впервые за последнее время я никуда не спешил. Не спешил потому что, меня никто, нигде не ждал.

Я лежал в санях, вспоминая и систематизируя происшествие последних нескольких дней. Всего неделю я провел в 1812 году, а впечатлений вполне могло хватить на целую жизнь. Событий было много и частных, и исторических, мне даже удалось посильно порадеть за любезное отечество.

— А скажи-ка, барин, — оставив в покое лошадь, опять повернулся ко мне возница, — зачем человек живет на земле?

— Что? — удивленно переспросил я. — Ты это серьезно спрашиваешь или просто так, для разговора?

— Я вот как думаю, — не слушая вопроса продолжил он, — никак нельзя на свете без смысла жить! Мы ведь не просто так хлеб едим и землю топчем, а тому должна быть особая причина. Ты, барин, сам посуди, родила, скажем, баба дитя, его поп окрестил, это ты думаешь, просто так?

Честно говоря, я по этому поводу ровным счетом ничего не думал, мне последнее время как-то было не до того.

Да и мужик с его скрипучими розвальнями и рваной веревочной сбруей мне совсем не нравился. Потому я ответил довольно грубо:

— Ты лучше за дорогой следи, тоже мне философ нашелся.

Возница усмехнулся и ответил:

— Философ не философ, а жизненными вопросами интересуюсь!

— Ну и интересуйся, мне-то что до твоих интересов. Взял подряд отвезти, вот и вези, а не болтай попусту, — сердито сказал я и прикусил язык.

Услышать от крепостного крестьянина о философии, было равносильно, даже не знаю чему…

— Ты откуда такие слова знаешь? — наконец справившись с удивлением, спросил я.

— Какие еще такие слова? — переспросил он. — Я, барин, поганых слов не говорю, я об жизни люблю размышлять!

— Это видно по твоим саням и лошади, — не удержался я от ехидного намека. — Ты откуда о философии знаешь?

— Об чем знаю? — не понял он.

— Ты сказал, что, ты не философ, — начал я повторять его слова, но в этот момент лошадка очередной раз поскользнулась и упала набок, причем так неудачно, что порвалась не только сбруя, но и сломалась оглобля.

— Ох ты горе-то какое! — закричал возница и, соскочив с облучка, бросился ее поднимать.

Делал он это так неумело, как будто и, правда, был настоящим философом, всю жизнь просидевшим за письменным столом. Пришлось мне вылезти из саней и ему помочь. Общими усилиями мы с трудом подняли несчастное животное.

— Ах ты, раззява, раззява, на четырех ногах ходишь и падаешь! — укорил он конягу, после чего перешел к саням и внимательно рассмотрел поломку. Сломанная оглобля ему очень не понравилась. Он осуждающе покачал головой и пожаловался.

— Вот не повезло, так не повезло. Где ж теперь посреди ночи другую-то взять?

— Сделай новую, — начиная заводиться, сказал я. — Ты же в вашем селе самый лучший хозяин, и у тебя золотые руки!

— Нет, я к плотницкому делу никак не способный, вот если что другое…

Наткнувшись на любимую тему разговора, он тут же забыл об оглобле, привалился к саням и начал объяснять: