Владислав Русанов
Окаянный груз
Автор выражает благодарность жене Инне и дочери Анастасии за помощь и поддержку
Коли опустилися руки,
Коли потемніло в очах.
Не знаєш ти як далі бути,
На що сподіватись хоча б.
Не можеш, не віриш, не знаєш,
Не маєш куди утекти.
І кажуть чудес не буває,
Та мусиш для себе знайти!
Допоки сонце сяє,
Поки вода тече,
Надія є!
Лиха біда минає,
Просто повір у це,
Надія є!
Тобі вже нічого не треба,
Тобі вже нічого нести.
Здається, що всі проти тебе,
А, може, це ти проти них.
Не можеш позбутися болю,
Не знаєш чи прийде весна.
Ти можеш не вірити долі,
Але в тебе вірить вона-аа.
Допоки сонце сяє,
Поки вода тече,
Надія є!
Лиха біда минає,
Просто повір у це,
Надія є!
Mad Heads
Едва уловимый запах дыма плыл в морозном воздухе. Оседал на губах, словно мерзкий привкус от негодящих зерен в горшке с чечевичной кашей. Не нужно быть охотничьим псом, чтобы отличить горечь пожарища от щекочущего ноздри дымка над печной трубой.
– Никак вновь гостюшки с того берега припожаловали? – крякнул Птах и ни за что ни про что огрел буланого маштака плеткой.
– А, волчья кровь! – сплюнул на белоснежную, как подвенечный плат, обочину Грай. – Не сидится им! – И проверил, легко ли ходит кончар в потертых ножнах.
– Вон за тем гаечком – Гмырин хутор, – пробормотал Птах в густые усы. – Квас у него знатный. Значится так, молодой, вертайся к Меченому, а я погляжу – чего да как.
Грай кивнул и, вспомнив горячий норов напарника, коротко бросил:
– Дык, это… На рожон не лезь, дядьку…
– Не учи отца детей строгать. Дуй давай!
Младший порубежник хмыкнул, кивнул и, развернув мышастого коня на месте, тычком шпор выслал его в намет. Хрусткий наст только зашелестел под копытами.
Морозная мгла позднего зимнего вечера врывалась в ноздри, оседала ледяными каплями на выбившемся из-под мохнатой шапки чубе. Стаей вспугнутых воробьев заметался между вязами цокот подков, горстью битых черепков взлетел к белесой, просвечивающей сквозь пелену облаков краюхе месяца.
Когда силуэты порубежников – два десятка и еще пятеро – вынырнули из сумрака, Грай осадил коня. Пятьдесят настороженных глаз глянули исподлобья, двадцать четыре бойца потянулись к мечам. Все, кроме одного. Но безоружный реестровый чародей Радовит даром казался безопасным, мог и алым огнем супостата полоснуть, а мог – и небесной белой молнией.
– Похоже, беда, пан сотник! – Грай вздыбил коня, останавливаясь.
– Ну? Чего там? – встрепенулся худой лицом, длиннорукий и плечистый Войцек Шпара по кличке Меченый. Своим прозваньем богорадовский сотник обязан был кривому шраму через всю щеку – от виска до края верхней губы – след, оставленный моргенштерном зейцльбержского рыцаря-волка.
– Похоже, разбойники из-за реки хутор пожгли!
– Н-н-неужто Гмыря? – враз сообразил, да не сразу выговорил командир порубежников. Войцек с детства заикался, что не мешало ему исправно выполнять обязанности урядника, полусотенника, а после и сотника. Многие в его возрасте уже в полковниках ходили, ну, на худой конец, в наместниках. Его же с повышением в чине пока обходили. Кто знает, не из-за косноязычия ли? Кому нужен полковник, запинающийся в разговоре?
– Дык, вроде как его… Птах глянуть поскакал. Меня упредить отправил.
– Д-добро. – Меченый кивнул, кинул через плечо: – Закора!
– Тута! – хрипло откликнулся коренастый воин с блеклыми рыбьими глазами и соломенными усами.
– Со своим десятком жми через лес, на-напрямки. Зайдешь от Ленивого оврага. И чтоб ни один не ушел, в-волчья кровь!
– Будет сполнено!
Не сбавляя хода, десяток Закоры сошел с наезженной тропы и углубился в лес. Убранные инеем ветви сомкнулись за их спинами, ровно занавесь в богатой светелке.
– За мной, односумы! – Войцек потянул кончар из ножен, нагнулся над конской холкой. – Врежем гостям незваным по самые…
Отряд сорвался в галоп, на ходу перестраиваясь клином. Меченый на острие, позади него, прикрываемый справа и слева закаленными рубаками, Радовит. После два ряда – пять и семь бойцов. По краям, на крыльях клина – стрелки со взведенными арбалетами.
Да только напрасно порубежники ярили себе душу лихим посвистом, растравляли сердце для лютого боя. Над сожженным хутором безраздельно царила тишина. Словно сгинули все звуки в одночасье, растворились в едкой дымной горечи.
Сенник, овин и хлев сгорели начисто, ровно и не было ничего. Три стены бревенчатой избы рухнули, четвертая стояла вся обугленная. У опрокинутого плетня переступал с ноги на ногу, тихонько отфыркиваясь, мохногривый буланый. На плетне сидел нахохлившись Птах. Мял в пальцах снежок. Заприметив конных, махнул рукой. Мол, все чисто, не метушитесь.
– Чего это он какой-то не такой?.. – вполголоса поинтересовался Радовит.
– Птахова м-мать двуродной сестрой Гмыриной старухе б-будет, – не разжимая зубов, отозвался Меченый и возвысил голос до звучной команды: – Спешиться! Подпруги послабить, коней водить. Грай, Сожан – в дозор. Закоре знак подай, а то вызвездится ни к селу ни к городу.
Сам упруго, словно дикий камышовый кот, спрыгнул на снег. Бросил поводья на руки самому молодому из порубежников, безусому еще Бышку. Медленно стянул с головы волчью шапку с малиновым верхом. В лунном свете сверкнула длинная седая прядь у левого виска. Осторожно ступая по взбитой чужими сапогами и копытами грязи, талой луже у пожарища, пошел вперед.
Радовит грузно, налегая животом на переднюю луку, сполз с коня. Приноравливаясь к широкому шагу командира, пошел сзади. Ладонью он прикрывал нос и рот, спасаясь от смрада.
– Это ж какая сволочь такое сотворила? – прохрипел вдруг чародей, сгибаясь пополам.
Войцек помедлил мгновение, бросив неодобрительный взгляд на выворачивающегося наизнанку Радовита. Махнул рукой. Дескать, что с него возьмешь. Не воин. Хотя тут и многие воины не удержали бы ужин. А что тогда говорить о молодом чародее, прошедшем обучение в самом Выгове, столице Великих Прилужан? Да вот не угодил он чем-то строгим преподавателям, которые и загнали его к зубру на рога – аж в Богорадовку, городок небольшой, захолустный, отстроенный заново после пожара лет семьдесят тому назад.
Причиной тому пожару было не баловство с огнем или засуха, а война Малых Прилужан с Зейцльбержским княжеством. Вдосталь в ту пору земля кровушкой людской напиталась. Зейцльбержцев поддерживал князь и купеческая гильдия Руттердаха. Первый пособил пятью полками закованных, как рак в панцирь, в блестящие доспехи алебардщиков, а вторые – звонким серебром в количестве, достаточном, чтоб склонить к альянсу еще и Грозинецкое княжество. Благо зареченские господари и Микал, король Угорья, не нарушили слова чести и в драку не встревали. Железные хоругви зейцльбержцев уже примерялись к стенам Уховецка – и так и эдак прикидывали на приступ идти, – когда подошла скорым маршем легкая конница из-под Тернова, копейщики с арбалетчиками Заливанщина и, наконец, коронные гусары со штандартами выговского короля. Северянам накидали щедрой рукой, отогнали за Лугу и Здвиж. Руттердахцев пленили, но казнить не стали – пожалели подневольных бойцов и отпустили за щедрый выкуп. Грозинецкого князя Войтылу принудили к вассальной присяге престолу в Выгове, а Малые с Великим Прилужаны, вкупе с дальними восточными Морянами, заключили уговор о вечной дружбе и союзе. Богорадовка, выстроенная как порубежный городок, так и стояла на стыке трех границ – краев зейцльбержских, грозинецких и прилужанских.