Олег Верещагин - Тамбовские волки. Сборник рассказов

Каникулы в сельской местности.

Четвёртую винтовку принёс Генок.

Вообще-то мы думали, что он сбежал, потому что позавчера ушёл на рыбалку и пропал, а самоделковая удочка осталась на берегу. И сильно удивились, когда он, ни слова не говоря, возник на пороге, молча прошёл к очагу и сел, положив рядом короткую винтовку и ремни с какими-то сумками. Потом сказал:

— Тут консервы. Немного, но есть.

— Откуда оружие? — хмуро спросил Санька, держа между колен свою М16, с которой не расставался. — Ты где был?

— Он хочет, чтоб нас попалили, — зло сказал Дрын. Три недели назад он наверняка полез бы в драку и точно избил бы Генка. Но это было три недели назад. За эти три недели всё-всё изменилось. Поэтому Дрын остался неподвижен и больше ничего не сказал, только сплюнул в огонь, а Генок просто не обратил на него внимания…

…Мы живём тут уже три недели. Вернее, двадцать три дня. Мы — это старшие: Санька, Генок, Тёмыч, я и Дрын; девчонки, тоже старшие — Светик и Ленок. Ну и мелкие — Илья и одиннадцать наших, шесть девчонок, пять мальчишек. У меня есть календарик, и я очень аккуратно вычеркиваю дни. А иногда просто смотрю на календарик — на ту сторону, где фотка нашего бывшего президента на фоне Кремля и красная надпись:

ЕДИНАЯ РОССИЯ — СИЛЬНАЯ РОССИЯ!

А началось всё — и кончилось — двадцать семь дней назад.

* * *

Может быть, раньше. Просто тогда я этого не понимал. Я все свои тринадцать лет живу в детдоме, сколько себя помню, и другой жизни просто не знал, даже представить себе не мог, даже по кино. Не верилось, что правда бывает так, как там показывают… Нет, лет до десяти я тоже бегал к забору "встречать маму". А потом…

У нас самый обычный детдом. Таких десятки. На окраине Тамбова. Старое здание, его вечно ремонтируют по частям. Большинство работников — придурки и воры, но совсем уж отмороженных — нет. Нет извращенцев. Два или три — действительно хотят и любят работать с детьми. Но для меня хороший взрослый — это тот, который как можно меньше ко мне лезет. Что в морду, что с любовью, всё равно какой.

Воспитанники — мы, то есть — тоже обычные. Тех, кто любит без дела махать кулаками и тиранить младших за просто так — мало. Пять или шесть таких, как Дрын, и они не скооперировались. Большинство просто никому не нужные девчонки и мальчишки. Нариков нету, но почти все курят, а многие выпивают, если есть что.

Учить нас почти ничему не учат — зачем? В первом-третьем классе полно неграмотных, да и дальше много. Ясно же, что мы балласт, отработанный материал. Кормёжка, сколько себя помню, была так себе — не очень плохая, не очень хорошая, очень однообразная, но регулярная. Может, поэтому, да ещё потому, что не было у нас таких уж зверств со стороны персонала и старшаков, никого не держали голым в подвале, не закапывали мёртвых за угольником — от нас почти и не убегали. Жили себе и жили. День прошёл, другой прошёл, неделя сложилась, а там и месяц, а из них — год…

Вот так, в общем. Так мы жили до мая.

Потом всё случилось очень быстро. Как-то сразу перестали подвозить продукты, и вообще наш детдом повис в воздухе, как говорится. У нас были знакомые "за забором", конечно, они рассказывали что-то про импичмент, про власть, про войну даже, но и сами толком не понимали, что к чему, и рассказы получались сбивчивые. А потом город начал пустеть — не стремительно, но явно. Как-то утром выяснилось, что и директор, и вообще почти все взрослые смылись. Смылись, и всё. Остались только Инна Павловна, воспиталка, и наш физрук, Антон Анатольевич. Но еды почти не было, а главное — никто не понимал, что происходит. Даже взрослые. Кстати, тут выяснилось, что это довольно страшно — когда взрослые растеряны. Мы на них плевали, конечно, но как-то привыкли, что они за всё отвечают…

Потом стали разбредаться воспитанники. Не убегать, а именно разбредаться, не прячась. У кого-то оставались старые завязки с беспризорниками, кто-то просто уходил, куда глаза глядят. Я тоже думал уйти, но, честно сказать, испугался, когда вышел в город. Тамбов был не то чтобы пустой… нет. Какой-то… в общем, я посмотрел, как на углу грабят продуктовый магазин, как мимо проехал грузовик с несколькими вооружёнными ментами — они везли семьи — и вернулся.

Той ночью ушёл Антон Анатольевич. Мелкие рассказывали, что он приехал откуда-то и привёз в своём "пирожке" винтовки, снаряжение, патроны… Коробки с консервами — много — и сухими супами он оставил Инне Павловне, а сам коротко переговорил со старшими ребятами — теми, кому было уже по 16–17 лет — и шестеро из них ушли с ним, взяв оружие и прочее. Я сам не видел, так говорили младшие.

В общем, скоро нас осталось столько, сколько я сказал вначале. За себя скажу — мне просто страшно было уходить. За остальных — не знаю. И ещё — Инна Павловна, которая как-то о нас заботилась. Может, ещё и поэтому не уходили — тут был взрослый…

Света давно не было. Воды тоже, и канализация не работала. Да вообще ничего не работало, хорошо, что уже был май и ночи стояли тёплые.

А потом… потом…

…Мы их увидели, когда торчали на подоконнике между этажами. Я это часто вижу во сне. Улица, ветер гоняет пакет. На той стороне — пирамидалки в свежей зелени. Стоит какой-то дед с палкой.

А посреди улицы идут люди. Много, около сотни. В военной форме — не такой, как наша, стволы оружия влево-вправо, как в кино. А между ними едут угловатые машины, не очень большие, пятнистые. С ООНовскими флагами, и стволы тоже влево-вправо. Люди в машинах смотрели по сторонам. Мы с Тёмычем — а как раз мы сидели на подоконнике — как маленькие, бросились к Инне Павловне…

…К нам пришли ближе к вечеру. Мы все сидели в одной комнате, в девчоночьей спальне на втором этаже — мы и Инна Павловна. Я теперь-то понимаю — надо было сразу уходить. Но мы от того, что происходило, как-то окаменели. Я даже не помню, что делали весь день. По-моему, просто — сидели в комнате, даже молча. И всё. А потом по всему пустому зданию как-то очень громко раздались шаги, голоса, оклики. Смех. Смех был самым страшным. Мы повставали и сгрудились в углу. Дрын начал икать, громко так, я сперва удивился, а потом испугался — услышат… Девчонки затолкали младших за себя и как-то неосознанно прикрыли, как могли — собой и руками. А эти шли долго-долго, и я смотрел на дверь и думал только — ну что вы, скорее же идите, я не могу так…

И они вошли. Сперва один — вскинул оружие, но тут же его опустил и что-то сказал в коридор. Вошли ещё двое. Они все были молодые, не очень высокие, смуглые. И смотрели на нас удивлённо-непонимающе. На рукавах курток я увидел жёлто-сине-красные нашивки и вспомнил вдруг, что это флаг Колумбии. В нашем кабинете рядом с моей партой висела карта мира, а внизу — флажки разных государств. Я иногда подолгу смотрел и почти все запомнил. Это был колумбийский. Точно.