Ивакин Алексей Геннадьевич
7 дней в июне
'Такого не может быть, потому что такого быть не может'.
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой! Я — крэпасць! Вяду бой!
Молоденький парнишка сухими губами касается микрофона.
— Я — крэпасць!
Его никто не слышит. Армия, которая отступает к Минску. Бойцы, которые стреляют из окон. Командир, которому перевязывают голову…
Никто не слышит.
Да и сам парнишка себя не слышит — грохот разрывов и треск пулеметных очередей.
Он просто хрипит в микрофон:
— Я — крэпасць! Вяду бой!
Хрипит, потому что хочет пить. Но воды нет уже третьи сутки. Все, что есть — относят раненым и к пулеметам. Он устал, он хочет спать. Но не может. Потому что надо хрипеть:
— Я — крэпасць! Вяду бой!
Его голос несется в пространство.
Он закрыл глаза и пытается услышать: 'Вас понял! Прием!'
Но ответа нет. И только хриплое: 'Я — крэпасць! Вяду бой!' несется через мировой эфир.
Голосу до Луны ближе, чем до штаба фронта.
Радиосигнал наверняка уже добрался до нее. Еще немного и он понесется к Марсу, к Венере, к Солнцу и Юпитеру.
Так и будет.
От передатчика до Луны — одна секунда. До Солнца — восемь с половиной минут. До Марса — двенадцать. До Юпитера — тридцать три. До штаба армии… Вечность.
— Я — крэпасць! Вяду бой!
Через четыре с половиной года эти хриплые позывные достигнут маленькой звезды под названием Альфа Центавра.
В это же самое время на Земле закончится война. Будут стоять полевые кухни и кормить вражеских детей, будут играть гармошки, будут звенеть орденами эшелоны, возвращаясь домой.
А голос будет нестись через пространство:
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой!
В пространстве нет времени. Слово изреченное — вечно. Оно несется к краю Вселенной и пусть тот парнишка, который хрипел эти слова, уже не жив телесно, но живы слова его — пусть он еще раз скажет:
— Я — крэпасць! Вяду бой!
За три дня до этих слов далеко-далеко от этой крепости родится девочка. Она будет расти в голодное, злое и отчаянное время. Она будет ходить в школу, и кататься на санках. Она будет плакать по отцу, не пришедшему с войны, и радоваться цветам мать-и-мачехи.
А хриплый голос безымянного парнишки будет лететь сквозь пропасть вакуума:
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой!
В столице люди будут стоять мертвой толпой у гроба умершего вождя. Девочка же опять будет плакать, прильнув к большущей тарелке радиоприемника:
'Вчера, пятого марта…'
А где-то далеко-далеко все еще несется хриплое:
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой!
Однажды, человек помчится вслед этому голосу.
Но не успеет. Человек выйдет на околоземную орбиту, высадится на Луну, выйдет в скафандре в открытый космос, пошлет своих смешных механических каракатиц собирать инопланетный грунт.
А голос будет лететь и лететь через вечный холод.
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой!
Камни порастут травой. Кости сами уйдут в землю. Гильзы позеленеют.
Но кирпичи будут кровить буквами:
'Прощай, Родина. Умираю, но не сдаюсь!'
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой! — он все еще несется по космосу.
Он все еще хрипит обшелушенными губами.
Девочке уже двадцать пять. Она ведет своего первого сына в ясли. Сборная страны по футболу берет бронзовые медали на чемпионате мира. Кеннеди, Куба, 'Битлз' и целина. И высоко-высоко:
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой!
А небо синее-синее…
Голос связиста уже задел Полярную Звезду, Пояс Ориона, Волосы Вероники и прочие Плеяды. Зазвенела высокой тоской небесная струна. На сотую долю микрона сдвинулась небесная ось.
Но голосу все равно.
Где-то там приняли новые Конституции. Началась очередная Олимпиада. До свидания, наш ласковый Миша! Здравствуй, наш Миша новый! И будь ты проклят!
Голос так далеко, что его уже давно забыли.
Он все еще ведет бой. Он все еще — 'крэпасць!'
"Крэпасць" все еще сражается под шквальным огнем, под чудовищными бомбами, под огромными снарядами.
Уже нет той страны, уже и народ-то истончается, а связист все еще сидит у микрофона:
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой!
Где-то там его внуки убивают его детей. А он?
А он не убил ни одного врага. Он просто сидел около радиопередатчика и хрипел, и шептал:
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой!
Пыль такая, что нечем дышать. Жара такая, что уже нечем потеть. Бой такой, что стволы плавятся.
— Я — крэпасць! Вяду бой!
Это были его последние слова и они все еще летят через Вселенную.
Та девочка уже стала старушкой. И внуки ее уже готовились стать отцами, когда охрипший голос обогнул Вселенную и вернулся.
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой…
Молитва.
Нерв.
Невидимый провод.
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой!
Провод, замкнутый через поколения.
Кровью замкнутый.
Смертью замкнутый.
Жизнью замотанный.
Связистом неизвестным и неузнанным.
Кто у нас сквозь дождь и грязь? Наша доблестная связь. Связь между отцами и детьми. Между внуками и дедами.
Между нами.
— Я — крэпасць, я — крэпасць! Вяду бой!
— Я — крэпасць…
— Вяду бой!
Вечный бой.
День первый. 26.10.2010/22.06.41
Внезапно налетевший ниоткуда вечерний ветер скрипнул висящей на одной петле створкой окна разгромленного стационарного поста милиции. Стены в щербинах от пуль, выбитые стёкла, россыпь стреляных автоматных гильз на бетонном полу коридора. Запах крови и пороховой гари. И ни души. Лишь из распахнутой, попятнанной пулевыми отметинами двери сгоревшего патрульного "форда" свешивалось нечто, отдалённо напоминающее человеческое тело.
Тишина, охватившая место недавнего боя, вдруг прервалась треском разряда короткого замыкания. Вслед за ним сначала неявно, полушёпотом, но постепенно всё громче и громче из бывшей комнаты отдыха поста ДПС зазвучал шипящий и прерываемый помехами голос. Из динамиков чудом уцелевшего телевизора кто-то уверенный говорил.
"Уважаемые граждане России, вы, безусловно, знаете о произошедшем природном катаклизме. Силой Провидения, наша страна оказалась ввергнута в самый трагический день своей истории — двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года.
Как это уже однажды случилось, германский нацизм начал своё наступление на свободу и саму жизнь народов, когда-то населявших Советский Союз.
