Михаил Шевляков - Тринадцать лет или Сибирская пастораль

Если спускаться с четвертого этажа во двор по черной лестнице, то нужно пройти семьдесят одну ступеньку. На площадке между третьим и вторым этажами можно поставить ящик с инструментами на подоконник и немного постоять у открытого окна, передохнуть. Передохнуть – потому что Тула, Ишим и Благовещенск дают о себе знать. Но передохнуть так, чтобы никто не заметил, потому что тебе всего тридцать лет.

Но сейчас постоять у окна не получилось – чуть ниже по лестнице, там, где на стене видны две замазанные синей краской пулевые отметины – следы еще с января сорок третьего – на ступеньках сидела Ксеничка, подперев подбородок сжатыми кулачками.

– Ксеничка, если вы не подвинетесь, я могу случайно стукнуть вас своим ящиком. А зип – он тяжелый.

– Ну и стукайте…

Он поставил ящик на ступеньки, поправил норовившие вывалиться пассатижи и уселся рядом с Ксеничкой. Похлопал по карманам старенькой гимнастерки, достал папиросы. Первая попалась высыпавшаяся, но вторая – вполне ничего; обмяв ее, он долго чиркал зажигалкой.

– Я буду в сторонку курить, а то ваша мама будет ругаться. Ксеничка молчала.

– А что, кстати, делает сейчас ваша мама?

– Дядь Мить, – Ксеничка повернулась к нему, глаза были красные и подпухшие, – ну почему так бывает, что кому-то все и сразу, а кому-то ничего?

Он хмыкнул.

– А кто этот кто-то, которому все? И что все-таки делает ваша мама?

– Мама и Клавдия Сергеевна обсуждают новую маску для омоложения лица и цены на сметану на рынке.

– А этот «кто-то» – это, наверное, тот мальчик, которого папа на прошлой неделе подвозил к нашему дому на эмке, а ты выбегала его встречать?

– Нет, – она вздохнула, – это вовсе не Джеку, это Татке Гуреевой – все и сразу.

– А почему он Джек?

– Ну, вообще-то он Женя, но он с родителями год жил в Америке и теперь он зовется только Джек.

– Надо же – всего год, и уже Джек.

– Да, его только в классном журнале пишут Евгений, и учителя так зовут, а он такой американский! Они столько всего привезли – и радиолу, и пластинки американские. Там такой фокстрот!

– А что же эта Татка Гуреева?

– Да ну ее… А можно мне к вам в гости?

– Ну я, Ксеничка, на самом деле шел во двор – собирался немного покопаться в мотоцикле…

– Ну пожалуйста!

– Ладно, будем считать, что я тебя пригласил пить чай. Все равно с тобой я зажигание толком не налажу. Пошли уж наверх…

И они пошли наверх: она – то и дело перепрыгивая через ступеньку, а он – стараясь не показать, что хоть и тридцать лет, а и Тула, и Ишим, и Благовещенск…

Придя домой, он в который раз подумал, что главное удобство его комнаты – то, что она находится сразу у двери черного хода. Соседка, Ангелина Львовна, не успела выглянуть в свою вечно приоткрытую дверь – значит, кухонное Информбюро работать не будет, и Ксеничкина мама будет спать спокойно, думая об омолаживающей маске, а не о том, какие нынче пошли люди.

Когда он с чайником пришел с кухни, где Ангелина Львовна вилась вокруг него, сгорая от любопытства, почему он так быстро вернулся, Ксеничка уже залезла коленками на стул и, опершись руками на стол у окна, уткнулась носом в оконное стекло. По двору ходил Фима Кацман по прозвищу «Фикса» в новой кепке.

– Ну что, Ксеничка, будем заваривать чай. Чай у меня хороший, хоть и пайковый, а вот сахара, извиняюсь, нет, – он насыпал по щепоти чая из жестяной банки в стакан и невесть откуда попавшую в его хозяйство чайную чашку с розами.

– А хотите, я домой сбегаю?

– Да ладно тебе. Посмотри, там, на полочке у двери есть стеклянная банка, а в ней подушечки. Будешь с подушечками?

– Буду, спасибо, дядь Мить.

Он сел на кровать. Ужасно хотелось снять сапоги – но чаепитие есть чаепитие. Когда чай заварился, а Ксеничка успела обжечь им язык и съесть четыре подушечки, он спросил:

– Ну так что там эта Татка Гуреева?

– Ну ее… Она дура, и у нее прыщи…

– Хорошо. А этот Джек?

– Ой, знаете, дядя Митя, у него столько журналов американских! Правда, мы ведь в школе немецкий учим – но там такие картинки! Представляете, в Америке все живут в отдельных домах, и в каждом доме есть ванна и гараж для машины! Как я хотела бы, чтобы такой дом, и ванна, и машина!

– А что, это Джек увлекается ваннами?

– Да нет, это папа Джека, Степан Иванович, он инженер, строитель, это его журналы.

– Понятно, значит это был Джек Степанович на папиной эмке… И что же он еще рассказывал об Америке, кроме фокстрота и ванн? – он чуть усмехнулся. – Ты про чай не забывай…

Ксеничка быстро отхлебнула чаю, подперла щеку рукой и стала рассказывать:

– Ну, Джек, он вообще очень сильно увлекается музыкой, мы слушали радио, и он сказал, что в Америке полно таких радиостанций, что только музыку передают. Он сказал, что если бы у него были деньги, то он и здесь такое радио устроил бы, чтобы только музыка американская и чтобы все слушали.

– А где же он собирается взять деньги?

– Ну, он об этом еще не думал. Но когда мы в понедельник после школы ходили на бульвар, он купил мороженое, и так все это рассказывал – чтобы на доме, где будет радиостудия, лампочки на крыше светились всю ночь и мигали – «Джек Ив Радио». Представляете – как это – всю ночь лампочками надпись светится?! Отовсюду видно, со всего города!

– Наверное, здорово. А что значит «Ив»?

– «Ив» – это сокращенно от Иванченко. Его так в Америке звали – Джек Ив.

– Понятно, – он отпил уже совсем остывший чай из стакана. – А это из-за того мороженого ты три дня кашляла, и мама не пускала тебя в школу?

– Угу, – она сразу погрустнела, – а за три дня Татка сразу устроила вечеринку, и Джек приносил свои пластинки… И теперь они вместе ходят после школы – и на бульвар, и в кино вчера ходили, и Светка мне сказала, что даже видела, как они уже в среду, после вечеринки, целовались – она шмыгнула носом и отвернулась к окну.

– Не возражаешь, если я покурю?

– Курите, конечно! А… мне можно?

– А ты разве куришь?

– Да я уже сто раз курила! У нас в классе и Светка курила, и Татка, и Наташка, и даже Наташка-вторая. А Джек говорит, что в Америке все киноактрисы курят. Такие специальные сигареты с длинными мундштуками. Я и сама в кино видела. Давайте, я покажу как, пересядьте сюда, а я туда, – они поменялись местами, она плюхнулась на кровать, сделала смешное выражение лица – видимо, оно должно было быть романтическим, – отставила в сторону левую руку, сложив два пальца под воображаемую сигарету. Он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.

– Правда, красиво, дядь Мить? А длинный мундштук можно из бумаги плотной накрутить.

– Красиво. Только, Ксеничка, я не знаю, как там дальше с красотой, от табака зубы желтыми становятся. У меня товарищ до войны на врача учился.

Ксеничка задумалась, а потом сказала:

– Нет, дядь Мить, если специальные американские сигареты курить, то, наверное, желтеть не будут. У актрис же не желтеют.

– Ну, американских специальных у меня нет, а свои папиросы я тебе, пожалуй, не дам, – он затушил окурок и вновь взял стакан с чаем. – Да и вообще на Америке свет клином не сошелся, да и на Джеке тоже.

Она вновь погрустнела:

– А на ком же?

– Ну, я помню, был такой мальчик Юра…

– А, Юра… Юра – это не то! Вы знаете, какая у него фамилия? Своротных! Ну вы представляете – как это будет звучать – Ксения Своротных!

– Так вы поэтому поссорились? А вот Людмила Георгиевна Серебрянская…

– Это та, крашеная, которая к вам вчера приходила?

– Что?! – он поперхнулся остатком чая. – Да нет, Людмила Георгиевна Серебрянская – жена хозяина магазина на углу Народной и бульвара, у них трое детей. Да, а в замужестве она – Кобыляко. Людмила Георгиевна Кобыляко.

Ксеничка недоверчиво посмотрела на него:

– Да ну, это вы выдумываете!

– Не хочешь – не верь, могу вас познакомить, – он с сожалением посмотрел в пустой стакан, на разбухшую заварку, – А я и не знал, что ты за моими знакомыми наблюдаешь. Еще чайник нагреть?

– Не, мне уже не хочется. Можно, я просто еще подушечек поем?

– Можно, конечно, ешь хоть все.

Ксеничка перетащила банку с подушечками на кровать.

– А я правда не наблюдаю. Ну просто она, ну такая… А вам другая нужна…

Он высоко вскинул брови:

– Это какая же?

– Ну… – она покраснела, потом резко села на кровать и сказала: – Это очень хорошая комната, все под рукой как-то…

– Еще бы не под рукой – меньше шести метров.

– Да. А… а эти три одеяла на стенку набиты, чтобы соседи не слышали, когда… ну когда приходят?

– Э… – он достал папиросу и зачиркал зажигалкой. – Ну, скажем так, стенка действительно тонкая.