Рассел Макклауд ЧЕРНОЕ СОЛНЦЕ ТАШИ ЛУНПО
Он вернулся домой, в тот город, который покинул почти двадцать пять лет назад. Он никогда не любил его, нет, он даже его ненавидел. И, все же, он когда-то провел здесь почти шесть лет, время, которое он позже обозначал как «самую тяжелую, пусть даже и самую солидную школу» его жизни, время, в которое он загнал себя, и которое гнало его.
Было очень холодно. Изо рта людей вырывались маленькие облачка пара. Воротники пальто прохожих были высоко подняты, руки глубоко засунуты в карманы. Дождь, часами ливший из темных туч, перемежался со снегом. Сильный ветер несся по улицам, заставляя людей идти быстрее обычного. Было ли дело в погоде или только в фигурах, стоявших перед приютом для бездомных в длинной очереди, переминаясь с ноги на ногу? Ему тоже приходилось стоять в таких очередях. Он почувствовал ненависть, ненависть к людям, отворачивающих взгляд, как только он натолкнулся на эти изможденные фигуры. Он чувствовал, что буржуазное общество одновременно отталкивало и привлекало его. Но чем больше он смывал презрение, тем сильнее становилось у него стремление стать частью этого самого общества.
Последствиям этого предстояло сказываться еще долгие годы. Он защищал этот порядок, который он в то же время отвергал. И так, когда он, отвергнутый, встал на сторону отвергающих, он попытался устранить внешне видимое перенесенное унижение. Он хотел бросить миру свои упреки, чтобы объяснить несовершенством мира собственную судьбу.
Тогда, когда он стоял в длинном ряду перед приютом, чтобы получить тарелку супа, среди собравшегося сброда мегаполиса, тогда он был еще очень далек от этого. Это было в ноябре 1909 года. Все же, до 24 мая 1913 года, когда он по-вернулся к этому городу спиной, он должен был получить для себя то, что поз-же один из его биографов назвал «гранитным фундаментом», не догадываясь, насколько на самом деле правильным было это определение.
Теперь, когда тогдашние события в уме промелькнули перед его глазами, он снова стоял там, где он в 1910 году стоял первый раз. До 1913 года он бывал здесь десятки раз, но все же никогда не пользовался привилегией быть тут только в одиночку, один на один с копьем судьбы, один на один с историей.
Сегодня его провожатые выполнили это его желание. Уже прошло около получаса с тех пор, как они закрыли дверь за собой. Теперь он погрузился в мысли, производил впечатление медитирующего, ведущего диалог со своим Богом. Го-лову он вытянул вперед, колючий взгляд уставился на копье, которое лежало на красном бархате перед ним.
Внезапно верхняя часть его туловища начинала дрожать, сначала очень легко, потом все сильнее. Наконец, дрожь охватила его руки, голову, ноги. На лице появились капли пота, которые, стекая вниз, оставляли соленые следы на коже и мочили волосы его тонких усов. Дрожь переходила в настоящий озноб, но взгляд его оставался направленным неподвижно на острие копья. Но транс, который напал на него, чтобы овладеть его духом, не позволял больше ничего воспринимать его органам чувств.
Рот раскрылся и наружу вырвался крик, в котором не было ничего человеческого. Его руки рванулись вперед, схватили копье, вырвали его в воздух. Голова одним толчком поднялась кверху, его темные глаза буквально приклеились к части истории, которую он держал в вытянутых, дрожащих руках. Его фуражка соскользнула вниз и упала на землю. Прядь волос упала на покрытый потом лоб.
Он стал единым целым с магическими силами, которые излучало копье, флюиды которого распространялись по нему, наполняли его и порождали возвышенное чувство, которого он не испытал еще никогда.
Он ждал четырежды по семь лет – 28 лет в целом – этого момента. Теперь, в ночь с 14 на 15 марта 1938 года, он, наконец, держал это копье в своих руках. Он стал единым с судьбой, он сам стал судьбой. Крик утих, перешел в хрип, верхняя часть туловища упала вперед и ударилась с грохотом о маленький сто-лик. Его пальцы судорожно сжимали кусок металла, так, как будто они клялись никогда больше не отпускать его.
Всего несколькими часами раньше он вошел в город. Тот город, который он в 1913 году покинул тихо и тайком, теперь он брал его для себя с триумфом. Восторженные толпы, море цветов, лес знамен, бушующее ликование, громкие фанфары, украшенные дома – все это для него, когда-то отвергнутого.
Когда немецкие войска вступили в город, австрийский президент дал приказ герметично перекрыть центр Вены и охранять, прежде всего, правительственные здания около дворца Хофбург. Но когда отряды полиции прибыли туда, они натолкнулись на вооруженные отряды СС. Эрнст Кальтенбруннер лично наблю-дал за передачей ключей от сокровищницы, так как это помещение было важ-нее, чем все правительственные здания вместе взятые, важнее, чем все остальное. Оно и было как таковое целью. Не просто так занятие дворца было приоритетным заданием, и переворот был спланирован в стиле генерального штаба.
Гитлер вышел через дверь из сокровищницы. Снаружи ждали Вольфрам фон Зиверс, майор Вальтер Бух, Эрнст Кальтенбруннер, а также Генрих Гиммлер. Прошло больше часа, с тех пор как они оставили там его в одиночестве. Все же, одного часа хватило, чтобы что-то изменить в нем. Хозяин Германии превратился в кандидата на получение переходящего кубка под названием Земля.
В 1932 году он говорил Герману Раушнингу: «Мы не дадим миру уснуть. Мы по-ставим перед собой задачи, о которых сегодняшний мир даже не мечтает. Германия это только начало. Кто завоюет ее, тот определит судьбу следующего века».
Теперь он был уверен: в этом ему уже никто не смог бы помешать.
«Полученные до сегодняшнего момента сведения указывают, что приказ пере-везти императорские регалии в безопасное место хранения исходил от Гиммлера. Кроме Гиммлера и чиновников нюрнбергского муниципалитета, уполномоченных организовать транспорт, о настоящем пребывании регалий были проинформированы только Кальтенбруннер, шеф немецкой службы безопасности, и Мюллер, руководитель Гестапо. Во время совещания начальников отделов в Главном управлении имперской безопасности, которое проходило 1 апреля в Берлине, то есть через один день после вывоза регалий, Мюллер сообщил Кальтенбруннеру: «Императорские регалии были затоплены надежными агентами в озере». Кальтенбруннер в ответ произнес только: «Хорошо!». Эту информацию сообщил оберфюрер Шпациль, который как руководитель 2-го отдела Главного управления имперской безопасности принимал участие в этом совещании. Из этого диалога Шпациль сделал вывод, что Кальтенбруннер хорошо был осве-домлен о деталях операции, в противном случае он задавал бы дальнейшие вопросы. Но из замечания Мюллера можно напротив сделать и вывод, что идея замести следы с помощью вымышленной истории о затоплении регалий в каком-то озере родилась в высших кругах немецкой полиции безопасности, и что приказ инсценировать фальшивый вывоз регалий из Нюрнберга пришел из Берлина. Тот факт, что даже руководители Главного управления имперской без-опасности не были признаны достаточно достойными, чтобы быть посвященными в эту тайну, доказывает, какое политическое значение придавалось этой операции.
На основе этих фактов и в соответствии с беседами между пленными членами СС, о которых сообщило разведуправление 3-й армии, все свидетельствует о том, что по представлениям немецкой службы безопасности императорские регалии должны были стать символом будущего немецкого движения сопротивления»[1].
Джип подпрыгивал на обломках, лежавших по всей улице. Водитель, как только мог, старался объезжать их. Американская артиллерия и бомбардировщики вы-полнили всю работу. Руины, куда ни посмотри. В стальной грозе из тысяч тонн взрывчатки было сломлено последнее немецкое сопротивление.
Капитан Уолтер Томпсон приказал водителю остановиться. Выходя, он оставил винтовку в машине. Несколько часов назад его солдаты обнаружили в маленьком переулке Нюрнберга кое-что, что он хотел теперь рассмотреть точнее. Под кучей хлама и обломков появился вход в туннель. Томпсон приблизился к нему. Два охранявших вход солдата доложили.
- Это старый подвал, сэр. Там внутри нет света. Но мы уже организовали факелы.
Солдат, сержант, на которого более высокое звание Томпсона явно не произвело особого впечатления, жевал свою жевательную резинку. Ухмыляясь, он поднял вверх два факела.
- Хорошо, сержант. Вы пойдете со мной.
Томпсон взял себе один факел и зажег его своей защищенной от ветра зажигалкой. Он шел впереди, сержант следовал за ним. На первых метрах они должны были еще вскарабкаться через остатки каменных стен, которые когда-то образовывали дом над подвалом, но потом идти стало легче.
