Комиссар. Порождения войны
Глава 1
В гражданской войне всякая победа есть поражение.
Лукан
Старший следователь ПетроЧК Александра Гинзбург
Июль 1918 года
— Саша, где мои очки?
— Здесь, Моисей Соломонович, под этим протоколом допроса, — Саша осторожно, стараясь не касаться стекол, взяла очки и протянула их своему начальнику. — Вы за этим меня вызывали?
— Да. Нет. Не только. Сядь, не мельтеши.
Председатель Петроградской чрезвычайной комиссии Моисей Соломонович Урицкий надел очки и посмотрел на молодую женщину, которую недавно назначил своей помощницей.
— Саша, ты о чем-то хочешь спросить?
— Да, Моисей Соломонович. Что в итоге с юнкерами из артиллерийского училища?
— Расстреливаем, — раздосадовано ответил Урицкий, резко откинулся в кресле и потер виски. Он всегда так делал в моменты крайнего раздражения. — Я спорил, убеждал, но все бесполезно, коллегия вынесла решение.
— За ними же преступлений против Советской власти нет, разговоры одни.
— Доказано, что заговор был. Идет война, мы не имеем права оставлять врагов у себя в тылу. Но я не жаловаться на течение исторического процесса тебя вызвал. Сегодня, глядишь, тебе никого расстреливать не придется. Вот этого гражданина проверь.
Саша бегло просмотрела личное дело, протянутое ей Урицким. Щербатов Андрей Евгеньевич, артиллерийский капитан. Тридцать два года. Из мелких дворян, то есть карьеру выстроил сам, без протекций. Блестящее образование. Послужной список впечатляет: Юго-Западный фронт от Галиции до Брусиловского прорыва. Награды, ранения… Командир батареи.
— Тут отмечено, повестка ему была на сегодня. Он не явился?
— Квартирную хозяйку прислал, говорит, тиф у него. Ты проверь, правда ли там тиф. Действительно ли он тот, кем представляется. Настроения какие. Есть ли связи в контрреволюционных кругах. И если все хорошо, вербуй в Красную армию. Как согласится, вызывай ему транспорт из военного госпиталя. Пусть сразу идет в военкомат, когда поправится.
Саша кивнула. Эта работа была ей привычна. Многие вернувшиеся с фронта офицеры поступали на службу в Рабоче-крестьянскую Красную армию — не от большой любви к Советской власти, а потому, что кроме войны ничего в жизни не умели. Саша же умела убеждать их в том, что Красная армия сражается за интересы России в конечном итоге, и любила эту часть своей работы.
А вот вести расстрельные дела Саша не любила. Знала, что кто-то должен защищать юную Революцию, но все равно не любила. Саша год пробыла вольнослушателем философского факультета и мечтала продолжать образование, а после перейти на преподавательскую работу. Учиться и учить других жить в обществе, построенном на равенстве и социальной справедливости. Создавать будущее, в котором люди не будут больше отчуждены от своего труда и друг от друга.
Становиться чекистом Саша не собиралась. Когда началась война, хотела пойти на фронт в должности комиссара, чтоб вдохновлять людей сражаться за лучшее будущее для всех. Но Моисей Соломонович попросил помочь ему в ПетроЧК, и отказать учителю и другу она не смогла.
— Одна не ходи только, — предупредил Моисей Соломонович. — Возьми конвой, а лучше машину.
— Да ну, — отмахнулась Саша, глянув на адрес. — Екатерининский канал тут рядом. Пройдусь. Это ж совсем другое впечатление, когда с конвоем приходишь. Надо поговорить, установить контакт, а не запугать человека. Да и зачем тащить людей к тифозному. Я-то заговоренная, зараза к заразе не липнет.
— Заговоренная она, — хмыкнул Урицкий. — Бросай ты этот свой месмеризм, или что там у тебя. Дикая смесь народных суеверий и салонных фокусов. Материалистка, а туда же.
— Месмеризм материализму не противоречит! — горячо возразила Саша. — Гипноз — научный метод. Введением в транс можно лечить некоторые болезни и даже удержать человека на грани смерти, вернуть его к жизни!
— Твоя работа иначе связана с гранью между жизнью и смертью, — Моисей Соломонович покачал головой. — И, Саша, от офицера этого сразу на квартиру иди, ложись спать. Сюда не возвращайся сегодня. Никаких возражений, это приказ.
— Но у меня же… ладно, как скажете, Моисей Соломонович.
Саша глянула на наручные часы, к которым еще не успела привыкнуть. Их подарил ей Урицкий неделю назад, в день ее двадцатипятилетия. Часы назывались “Танк”, потому что форма прямоугольного корпуса повторяла очертания танка. Знаменитого Картье вдохновили на их создание неостановимые машины смерти. “Ты всегда должна чувствовать время”, — сказал тогда Урицкий, защелкивая клипсу у нее на запястье.
Саша улыбнулась. Она занимала ответственную должность и изо всех сил старалась выглядеть старше и серьезнее: под горло застегивала гимнастерку, длинные волосы собирала в тугой узел. Даже самые заядлые антисемиты узнавали в ней еврейку только после того, как слышали фамилию. У Саши было заурядное, но выразительное лицо: чуть тяжеловатая нижняя челюсть, упрямо выступающий подбородок, внимательные серые глаза. Чтобы казаться красивой или просто хорошенькой, ей недоставало изящества. Но в чертах сквозили энергия и сила воли, которые притягивали взгляд.
— Этот город сходит с ума, — медленно сказал Моисей Соломонович, — бандитизм, контрреволюция, пьяные матросы… скверно, что ты ходишь по нему совсем одна. Ты не боишься ничего?
— Я очень всего боюсь, — серьезно ответила Саша. — Но город не должен этого знать. Город должен бояться меня, а не я — его. Ведь вы тоже ходите без охраны, Моисей Соломонович. Как бы чего не случилось.
— Брось, Сашенька, кому нужен старый еврей, — засмеялся Урицкий.
Саша задержалась на несколько минут, чтоб навести порядок на рабочем столе. Смахнула в урну использованную промокательную бумагу, долила чернил в чернильницу, быстро просмотрела документы и выложила наверх важные. Она делала это каждый день.
— Все будет хорошо, Саша, — сказал Моисей Соломонович. — Скоро война закончится, и ты сможешь наконец строить то будущее, ради которого все теперь делается.
— Мы, Моисей Соломонович, — торопливо поправила его Саша. — Мы будем строить. Вот, ваши сердечные капли я сюда поставила. Десять на стакан воды, помните? Если опять забудете принять, больше меня домой даже не пробуйте отправлять. Буду оставаться и следить. Я запомнила, сколько сейчас жидкости в пузырьке, и если пропустите прием, буду знать! Я все же чекист.
— Ты бы на врагов обращала свою бдительность, — улыбнулся Урицкий. — Иди уже,
