Котенок. Книга 1 - Андрей Анатольевич Федин

Дверной звонок не умолкал – дребезжал настойчиво, будто неизвестный гость будил спящих.

Но я не спал – мне так казалось. Хотя и допускал, что ошибаюсь: всё, что я видел вокруг себя, больше походило на сон – не на реальность. Потому что реальность (в моём представлении) была иной. В ней не было оклеенных дешёвыми обоями стен давно позабытой комнатушки в трехкомнатной рудогорской квартире. Не было этих густых елей и высоких сосен, что покачивали сейчас ветвями за окном. Не было старенького холодильника в кухне и лампового телевизора в гостиной. Моей настоящей реальностью было тускло освещённое помещение отделения интенсивной терапии в больнице Нижнего Новгорода, привычная боль в теле (уже не имевшая одного, конкретного источника) и гул аппарата искусственного дыхания.

Но дребезжание звонка не походило на шум медицинских аппаратов. А урчание в пустом желудке не имело ничего общего со ставшей мне за год привычной болью. Всё не пропадал и островок карельской тайги за кухонным окном, куда я уже около четверти часа заворожено смотрел, силясь осознать произошедшую со мной сегодня метаморфозу. Боли не ощущал. Ноги не дрожали и не подгибались в коленках. Но усталость не исчезла. Пусть она и не была физической. Её я по-прежнему чувствовал даже здесь: в этой новой реальности, в этом медикаментозном сне или в этом наркотическом видении (чем бы ни была квартира моих родителей в городе Рудогорске Карельской АССР образца тысяча девятьсот восемьдесят первого года).

«Кого это там принесло?» – подумал я. Не получил ответ.

Взглянул на покрытые мелкими царапинами наручные часы «Слава» (подарок родителей на мой двенадцатый день рождения). «Вспомнил», что мама вернётся с работы лишь вечером, а отец уже два месяца, как уехал в Первомайск. Я иронично усмехнулся: отреагировал на собственные мысли. Потому что не понимал, как реагировать на них иначе. Ведь я знал: мои родители умерли. Я хорошо помнил, как чуть больше года назад в последний раз приходил к их могилам на Верхнем кладбище в Первомайске. И в то же время… не сомневался: мама придёт с работы в начале шестого – принесёт хлеб, мы вместе будем ужинать картошкой с жареными грибами (в прошлое воскресенье я насобирал ведро подосиновиков – около озера).

Подумал: «Всё так и было. Папа уехал в июле. Мы с мамой свалили отсюда только в ноябре».

Вспомнил, как тридцатого августа ходил за грибами. И то же время: как пятого ноября тысяча девятьсот восемьдесят первого года мы уехали из Рудогорска навсегда: вернулись в родной Первомайск. У деда (маминого отца) в начале того года сильно пошатнулось здоровье – ехать к нам в Карельскую АССР он отказался. Зазывали нас обратно и папины родители. Отцу предложили хорошую должность по предыдущему месту работы – папа и уехал первым: «на разведку». К первому ноября нашлась в Первомайске работа и для мамы. Вот только обмен квартиры затянулся до середины следующего тысяча девятьсот восемьдесят второго года (полгода мы теснились в доме деда – без центрального отопления, с «удобствами» во дворе).

Пронзительный зов звонка не позволил мне углубиться в воспоминания.

– Слышу, слышу, – пробормотал я. – Сейчас открою.

Побрёл в прихожую.

По пути к входной двери не удержался – снова заглянул в зеркало. И опять увидел там круглолицего давно не стриженого очкарика (юношу – не взрослого мужчину, которого я привык видеть в зеркале). Долго на него не любовался: трель дверного звонка твердила, что явились гости. Я ладонью пригладил растрепанные волосы, поправил очки (те сползли едва ли не к кончику носа). Заправил в брюки «любимую» зелёную рубашку: купил её летом в Ленинграде (тот пока не стал Санкт-Петербургом). Пошаркал старенькими отцовскими тапками по полу – добрался до входа в квартиру. Руки привычно щёлкнули замком – я запоздало сообразил, что не посмотрел в «глазок».

«Надеюсь, это не Мосгаз», – подумал я.

Резко распахнул дверь.

Гость вновь потянулся к кнопке звонка. Но не нажал на неё – замер при виде меня. Точнее, это была гостья: невысокая девица примерно моего нынешнего возраста.

«Алина Волкова, – „вспомнил“ я имя этой девчонки. – Мы с ней уже второй год сидим на уроках за одной партой. Сегодня она опоздала на первый урок…»

Вздохнул.

Разглядывал гостью – внешне спокойную и словно сонную (такой она мне и запомнилась).

«Лучше бы мне приснились родители…» – промелькнула мысль.

– Привет, – сказал я.

Выдал реплику – замолчал.

Смотрел на бледное, будто слегка выцветшее на солнце лицо девчонки. Рассматривал «холодные» голубые глаза, присыпанные веснушками нос и скулы, подборок с ямочкой, белую полосу шрама на правой брови. Взглянул на собранные в «конский» хвост густые насыщенно рыжие волосы (с оранжево коричневыми нотками). Прошёлся взглядом по короткой болоньевой куртке, из-под которой выглядывало коричневое школьное платье. Посмотрел на голые порозовевшие от холода коленки и на туфли-лодочки. Отметил, что Волкова вовсе и не «страшненькая», как я считал тогда – в школьные годы. Должно быть, со временем мои понятия о женской красоте изменились. «Или я с возрастом поумнел».

Девчонка гипнотизировала меня взглядом.

Я охотно поддался на гипноз: замер, молчал.

– Здоровались уже, Крылов, – произнесла Алина.

Говорила она тихо и словно нехотя – с лёгкой хрипотцой в голосе.

– Вот, держи, – сказала Волкова.

Протянула мне небольшой чемодан с блестящими серебристыми «защёлками». «Память» опознала в нём мой школьный «дипломат».

– Снежка велела тебе отнести, – сказала Алина.

Она устало вздохнула – будто намекнула, что не обрадовалась этой просьбе.

«Снежка – Галина Николаевна Снежная, – подсказала мне „память“. – Наша классная руководительница. Приняла наш класс в прошлом году. Ведёт уроки литературы. Жена директора школы».

Глаза Алины блеснули подобно двум льдинкам.

Девчонка тряхнула дипломатом (внутри того громыхнуло, словно в погремушке).

– Бери, чего смотришь?! – сказала Волкова.

Я вспомнил, что ушёл сегодня из школы с пустыми руками. «Память» услужливо подсказала, что явился я туда «утром» с вот этим самым коричневым дипломатом («голландским» из «настоящей кожи»), подаренным мне полгода назад родителями в честь получения паспорта. Дипломат я оставил «сегодня» в кабинете русского языка и литературы, откуда ушёл посреди урока. Буркнул преградившей мне путь к выходу женщине грозное «отвали». Тогда я не понимал, что происходит. Впрочем, мало в чём разобрался до сих пор. Только теперь я «сообразил», что забыл в школе не только дипломат с тетрадями и учебниками – ушёл и без уличной