— Юра, ты сегодня дома сидишь. — сказал я, засобиравшемуся на вылет, стрелку.
— Александра Петровна, почему? Я болтать не буду! Клянусь!
— Юра, с подвесными баками нам лететь пять сорок, а кислорода на три тридцать, если втроем. А ты его в два раза больше нас кушаешь. Понимаешь? Ты сегодня — дома!
— А если 'мессера'?
— Нехватка кислорода гораздо опаснее, Юра. Не спорь.
— Я не спорю, Александра Петровна, но, хотелось бы вместе.
— Нет возможности, Юра.
Анастасия собирается, тоже, в другой комнате, что‑то напевает. Она сегодня счастливая: ее фотография выйдет завтра во всех центральных газетах. У нее нет сегодняшнего маршрута. Она получит его в воздухе. Она не знает, в какую историю я ее втянул, но мне нужен штурман, и привязка к местности. Я знаю, что это — жестоко, тем более, что найдись у немцев пара 'высотников', и мы не вернемся. Нижняя сфера не прикрыта. Нет кислорода для этого. Если я увижу атаку снизу, то, может быть, есть шанс. Санька притихла, а я потихоньку собираю вещи на вылет. Вышли на улицу. Настя удивленно спрашивает, где Юра, и собирается проорать его имя на весь ночной двор.
— Настя, не кричи, пошли.
— А Юра?
— Его не будет. Все на тебе, и верхняя, и нижняя.
— Не поняла!
— Младший лейтенант Афанасьева! На старт шагом марш.
Шли на старт, не разговаривая между собой. Настя что‑то бурчала либо бессвязное, либо тихое. Иваныч на старте, доложился о готовности. Рядом с ним Костик, вооруженец, тень Иваныча. Подали два парашюта. Настя поняла, что 'Эти все знали заранее!', и притихла.
Подошел замнач ОО и передал пакет. Я расписался в получении.
— Лейтенант Афанасьева! Ваш пакет, вскрыть после взлета. — протянул Насте сопроводиловку лейтенант ГБ. Она тупо расписалась в ней протянутым карандашом, и недоуменно уставилась на меня. Иваныч открыл люк, первой в него, обтягивая на каждой ступеньке свою великолепную попку, поднялась Настя, вслед за ней я, хлопнув по руке Иваныча, поднялся. Иваныч встал напротив меня с левого борта и проследил за запуском. Они с Костиком выдернули колодки, и хлопнули с обеих сторон ладошкой по законцовке крыла машину. Старт военного самолета сейчас, и тогда, абсолютно ничем не различается, кроме обмундирования. Я вырулил на старт, впереди горело три костра, точнее, три жестяных банки с бензином. Вся подсветка. Выровнялся по средней, добро на взлет, и я, парируя гироскопический момент, прибавляю обороты обоим двигателям. Чуть подыграл себе педалями, отпустил тормоз. Это не по бетону, а по траве. Трясет, но машина уверенно набирает скорость. С нами взлетают три 'МиГа', сопроводить до высоты восемь тысяч. Работаю с ними. В ночи это сложно, все внимание на них. Поднялись, и я их отпустил. Настя отвечала строго по 'молитве', ни одного лишнего слова. О задании она не знала ничего. Бурчит, что‑то, за спиной, жму правую кнопку на штурвале и пою:
Удивительный вальс мне сыграл Ленинград,
без рояля и скрипок, без нот и без слов.
Удивительный вальс танцевал Летний сад,
удивительный вальс из осенних костров.
Вальс — всегда на Вы, вальс — речной волны,
вальс мостов Невы, дальних стран,
вальс растерянный, вальс расстрелянный,
вальс растрелльевый, вальс — туман.
В удивительном вальсе кружились дома,
и старинные храмы несли купола,
и на лучших страницах раскрылись тома,
и звонили беззвучные колокола.
Вальс пустых дворцов, вальс былых венцов,
вальс к лицу лицо, без прикрас,
вальс военных дней, смерти и огней,
вальс судьбы моей, жизни вальс,
Вальс старинных дам, вальс клаксонных гамм,
вальс огней реклам, вальс дождей,
вальс недвижных поз, вальс больших стрекоз,
вальс травы в покос, вальс людей.
Анастасия опустила голову, я видел это в зеркале заднего вида, и слушала. Голос у меня высокий, я не знаю, как он воспринимается другими людьми. Никогда не пел в этом своем 'исполнении'. Меня обхватили за голову и поцеловали через шлемофон.
— Сашенька, прости! Я люблю тебя! Извини. Куда летим?
— На запад, Настя, потом на юг. Потом на восток, а затем на север.
— Что требуется от меня?
— Все, как обычно: счисление и точка в любой момент времени. И понимание того, что это все очень, я бы даже усилила это, как: очень — очень серьезно. Все шутки кончились после взлета. Но, мы должны, нет, мы обязаны приземлиться. Кстати, ты справа сможешь пролезть в кабину, если со мной что‑либо случится. Мы обязаны сесть в расположении своих войск. Уничтожай задание.
— Там ничего нет: в точности выполнять распоряжение командира. Допуск: 001.
— Знаешь, что это?
— Нет.
— Ну, вспоминай, про особый отдел, у Вас в училище должно было это быть.
— Нет. Не помню. Я тогда кучу нарядов вне очереди схлопотала.
— Совершенно секретно, форма допуска номер два.
— Поняла! Ты меня всегда радуешь!
— Все, не болтать и постарайся экономить кислород. Задерживай дыхание. Экипаж! Включиться к СКУ!
— Сашенька!
— Отставить! Команду слышали!?
— Есть, товарищ капитан.
Холодно! Очень холодно! Термостабилизированных и высотно — компенсирующих костюмов еще не придумали. Под Харьковом увидели огни колонны, и сбросили САБ-50 с замедлением 100 секунд, затем включили фотоаппарат. С этой минуты противнику известно, что у него в тылу находится воздушный разведчик. Я убрал обороты и сменил курс, идя с легким пикированием. Потеряли почти 5 километров по высоте, потом полезли наверх, но противника с толку сбили. Мы шли от Курска и сняли вражеские колонны и их скопления под Балаклеей, прошли над выступом, снизу нас пытались раз восемь атаковать. Мессерам не хватало высоты. У меня замерзла левая рука. Холодрыга в кабине жуткая, и отопление не включить, содержание кислорода высокое. Сунул руку в штаны. Сашка посмеялась: Ниже, ниже сунь, там теплее! Так и сделал. Чуть отогрел, и опять за штурвал. Вот они: танки Клейста. Довольно наезженная дорога в Краматорск, там на площадках танки стоят и самоходы. Увидев, и сфотографировав все, что было необходимо, отвернул на Воронеж. Настя замерзла, почти спит, приходиться будить.
— Настя! Тебе песенку спеть?
Она сонным голосом отвечает: только если колыбельную, или похоронную: холодно очень, мне кажется, что я умираю!
— Ну. Тогда слушай, это, по — моему, про тебя!
Облетела листва, у природы своё обновленье,
И туманы ночами стоят и стоят над рекой.
Твои волосы, руки и плечи — твои преступленья,
Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
