– Данила, тебя десяток хочет атаманом кричать. Мирон против, но почти вся куренная старшина поддержит. Так что готовься принимать бунчук.
– Да куда мне, батько? – смущенно ответил запорожец. – Молод я еще.
– Зато удал! – возразил старый казак. – И бою, и на кулаках, и…
Тут он замялся, подыскивая нужное выражение и, не найдя, резко взмахнул рукой.
– Характерник, одним словом. Они, брат, всегда у казаков в почете. Один Иван Серко, царствие ему небесное, сколь душ вольных от погибели спас своим умением. И раз тебе судьбина выпала такая, то будешь в ответе за своих товарищей. Так, братцы? – произнеся напыщенную речь, бывалый казак внимательно осмотрел примолкших запорожцев.
– Любо! – дружный рев десятка спугнул стаю ворон с деревьев.
Данила поднялся с лавки, вглядываясь в серьезные лица. Казаки – знакомые и незнакомые, пришедшие на место погибших товарищей – ободрительно кивали ему в ответ.
– Поклон низкий вам, други, за честь великую. Но… – взяв небольшую паузу, он решительно продолжил: – Стребую я с вас по полной мере. Потом не обижайтесь.
За столом раздался дружный смех. Метелица одобрительно крякнул при последних словах и негромко сказал, наклонившись к молодому запорожцу:
– Завтра поутру скачи в Батурин – тебя кошевой к себе требовал.
– Зачем, батько? – недоуменно спросил Данила.
– То не ведаю. Мне не докладывают.
Приняв положенную порцию поздравлений, уже избранный, но еще официально не утвержденный в должности десятник, покинул продолжающееся пиршество, чтобы подготовиться к завтрашней поездке. Из старого сундука на свет было извлечено нарядное платье, а недельная щетина безжалостно уничтожена острым черкесским клинком. Засветло покинув родной курень, уже в полдень Данила переступил порог войсковой канцелярии. Потомившись в приемной около часа, он получил приглашение и вошел в кабинет кошевого атамана Запорожской Сечи.
– Поклон тебе, батько атаман! – стандартно приветствовал он полноватого мужчину с седым оселедцем и длинными усами, вальяжного восседавшего в мягком резном кресле. Синий атласный полукафтан с золотыми позументами ладно сидел на крепкой фигуре Петра Калнышевского, выглядевшего много моложе своих семидесяти лет.
– Проходи казак, присаживайся, – кивнул атаман, не отрываясь от бумаг.
Рядом с ним сидел высокий, сухощавый запорожец средних лет с орлиным носом и жесткими, цепкими глазами – войсковой писарь Трофим Забегайло. Неуверенно потоптавшись на месте, Данила осторожно присел на краешек венского стула, с любопытством оглядывая богатое убранство помещения. Не обращая на него никакого внимания, писарь положил на стол перед атаманом очередной лист бумаги и доложил:
– Из Самарской паланки пришли подводы с солониной, вся порчена.
– Сколько всего? – уточнил Калнышевский.
Трофим пододвинул к себе чистую бумагу, обмакнул перо в бронзовую чернильницу и принялся считать вслух:
– Одиннадцать подвод, да в каждой двадцать четыре бочки, да по пятьдесят фунтов…
– Тринадцать тысяч двести фунтов, – машинально ответил Данила.
Атаман удивленно хмыкнул, а писарь, закончив подсчет, настороженно спросил:
– Откуда ведаешь верный счет? За Данилу ответил кто-то другой – монотонно и заучено:
– При умножении любого двузначного числа на одиннадцать нужно сложить цифры, из которых состоит данное число, и полученную сумму вставить между этими цифрами. Если полученная сумма больше десяти, то к первой цифре прибавляется единица.
– Погоди, погоди! – осадил его заинтересованный писарь. – Повтори еще раз.
Данила повторил. Трофим сделал несколько подсчетов на бумаге, после чего посмотрел на него с откровенным изумлением:
– Сходится! А на пятьдесят как помножил в уме?
– Проще разделить данное число на два и приписать пару нолей. Ничего сложного.
Еще одна проверка и одобрительное кряканье. Кошевой, внимательно наблюдавший за устроенным математическим экзаменом, с усмешкой спросил:
– Значит, правду люди говорят, что у нас в войске появился сильный характерник. Откуда познания, казак?
– Не ведаю, батько кошевой, – честно признался Данила. – Само откуда-то берется. Вмешался Трофим:
– А как другие числа множить, знаешь?
– Знаю, только это немного сложней будет. Надо на бумаге объяснять.
– Пойдешь ко мне в наказные?
– Мне с товариством привычнее, – после минутного раздумья, ответил молодой запорожец и сокрушенно развел руками.
– Погоди ты, со своими подсчетами! – осадил писаря атаман и обратился к Даниле, тщательно скрывая заинтересованность в голосе: – А судьбу можешь предсказать?
– Не знаю, батько, не пробовал.
– А ты попробуй!
На некоторое время над столом повисла тишина ожидания. Кошевой пристально изучал смущенного казака, легонько барабаня пальцами по столу. Войсковой писарь, не обращая на них никакого внимания, продолжал увлеченно скрипеть пером по бумаге, перепроверяя несложную систему подсчета. Первым не выдержал атаман:
– Ну что скажешь, казак?
– Недолго тебе осталось быть атаманом, – тихо произнес Данила.
– Погибель мою кличешь? – сузились в жестком прищуре голубые глаза.
– Да нет, батько, жить ты будешь больше ста лет. Но… войсковая старшина тобой недовольна, подметные письма шлет в Петербург. Лишат тебя булавы вскоре, но ненадолго. Через два года снова призовут. А потом…
Данила замолчал, ошеломленный возникшим в голове знаниям. Последний кошевой Сечи, прошелестела в голове пугающая фраза. Калнышевский, многозначительно переглянувшись с писарем, подстегнул его:
– Продолжай, не тяни! Собравшись с духом, молодой казак глухо произнес:
– Через десяток лет Кош уничтожат! А тебя, батько, предадут. Сгноят в сырых казематах Петербурга.
Напряженное молчание, возникшее после последних слов, прервалось тихим яростным шепотом атамана, с явственной угрозой предупредившего казака:
– Ты понимаешь, что несешь? Голову на плаху решил положить?
И вновь вместо Данилы ответил кто-то другой. Ответил твердым голосом, в котором лязгнул металл, а уверенность была подкреплена властностью человека, привыкшего отдавать команды:
– Недолго ждать осталось, батько. Лишат тебя булавы, а следом и гетмана. А вот когда вновь тебя призовут в кошевые, мы вернемся с тобой к этому разговору.
– Смел ты, казак! И за словом в карман не лезешь, – с неожиданным уважением в голосе поддержал его Трофим.
Калнышевский мрачно посмотрел на них обоих и прихлопнул ладонью по столу:
– Добре! На том и договоримся. Ступай! Только держи язык за зубами, а не то…
Данила, не обратив внимания на многозначительную паузу, поднялся со стула и попросил:
– Дозволь, батько, отлучится в Варшаву на несколько дней.
– Что за нужда тебе к шляхте?
– Невесту у меня турки полонили. Хочу денег добыть для выкупа.
– Масло будешь панам продавать? – с добродушной небрежностью осведомился атаман.
А неплохо у него разведка поставлена, пронеслась в голове неясная мысль. Данила усмехнулся и спокойно ответил:
– Да нет. На этот раз индийские пряности.
Кошевой переглянулся с писарем, и через мгновенье оба расхохотались. Отсмеявшись, атаман махнул рукой:
– Скажешь Мирону, что я разрешил. На обратном пути заедешь ко мне, прежде чем отправляться к османам. Попробую узнать про твою дивчину. И вот еще что. Слышал я, что тебя хотят в десятские выбрать. Поддержу. Если покажешь себя, то сотню доверю. Но авторитет у казаков завоевать нелегко. Справишься ли? Слишком молод ты еще. Данила безразлично пожал плечами:
– Справлюсь или нет, то жизнь покажет. Казаки у меня неплохие, но учить их все равно надо. И дисциплина хромает, подтянуть надо.
– Ишь, ты! – покрутил головой атаман и ехидно спросил: – Не успел бунчук получить, а уже порядки хаешь. Не круто ли берешь, десятник?
Не дождавшись ответа от молодого запорожца, смотревшего уверено и слегка насмешливо, кошевой одобрительно крякнул и заинтересованно спросил:
– С чего начинать думаешь? Учения будешь со своим десятком проводить или что другое? У тебя половина казаков новеньких. Как людей объединять будешь, если они пороха вместе не нюхали? Данила задумался на мгновенье и переспросил:
– Как людей объединять?.. Так то не сложно, батько кошевой. Начнем мы, пожалуй, с самого простого… С футбола!
Вчера приснился странный сон. Ее бабка, которую на хуторе почитали ведьмой, всегда называла такие сны вещими. На зеленой лужайке, окруженной со всех сторон стройными березами, под теплыми лучами закатного солнца устроились на ласково-шелковой траве две девушки, одетые в незнакомые наряды. На одной был белоснежный халат и такая же шапочка, из-под которой выбивались густые черные локоны. Другая красовалась в черном бесстыдном платье, облегающем стройную фигуру как чешуя русалки; на тонкой шее переливалось дорогое ожерелье из невиданных камней. Девушки спорили между собой, изредка бросая дружелюбные взгляды на Златку, с интересом озиравшую неправдоподобно реальный для сновидения яркий пейзаж.
