Кавалергард всхлипнул, и Василий Иванович этот стон прекрасно понял — видимо в этот момент князь представил, что могло бы быть с ним, если кирасир обратил внимание на притворившегося псевдо-мертвеца. А в том, что так и было, генерал уже не сомневался — наслышался за свою жизнь всяческих историй, когда ему лгали куда изощренно.
— Он царицу и увез, в седло к себе взяв. Я бы их остановил, и сразил бы обоих злодеев, но мертвый конь ногу придавил… Узнал я того злодея, не лейб-кирасир он переодетый, а барон Остен-Сакен, гнида курляндская, двести рублей у меня в карты выиграл…
От имени барона Суворов напрягся — хоть и был этот барон курляндцем, но подозревал он в нем прусского агента, подсыла. А потому приставил за ним наблюдать майора Черданцева, только тот куда-то пропал — второй день разыскать нигде не могли.
— А того кирасира я тоже признал, господин генерал. Видел я его при оном бароне раз, только за слугу принимал. А злодей саблей орудовал так, будто фехтмейстером долгую жизнь прожил. Наших драгун словно сорную траву рубил, пока я… Пока я с ним не сцепился, и капитан с моей помощью его не заколол!
— Отдыхайте от своих заслуженных ран, князь!
В голосе Суворова послышался неприкрытый сарказм, и кавалергард на него испуганно взглянул. Генерал взмахом руки отправил его вон за дверь, а сам надолго задумался. И чем больше он размышлял над ситуацией, тем паршивей на душе становилось. Как не крути он это бегство императрицы, но король Фридрих и его посол в Петербурге от всего отопрутся с легкостью — пруссаков за руку не словили.
Ибо недаром говорят на Руси — не пойман, не вор!
Глава 9
Шлиссельбург
Иоанн Антонович
ближе к полудню 10 июля 1764 года
— Государь, Шлиссельбург!
От прикосновения девушки Иван Антонович проснулся — задремал в мягком кресле, вынесенном на шканцы галеры, а монотонный скрип весел, после практически бессонной ночи, навеял, как писали поэты, «сладостный сон Морфея». Взглянув на Марию Васильевну, мысленно поразился — та выглядела радостно и свежо, ни малейшего следа усталости. А ведь она не спала тоже всю ночь, и его постоянно «вдохновляла» своими незамысловатыми, но очень нежными ласками.
И откуда у нее столько энергии и желания?!
Улыбнувшись девушке, Иван Антонович поднялся с кресла, сразу обратив внимание, что гребцы не орудуют веслами, а отдыхают. Скампвея уже стояла у пристани, а на берегу поджидал почетный караул от лейб-гарнизона с полковником Бередниковым.
Важно спустившись по сходне, Иван Антонович принялся изображать из себя «надежу-царя». Первым делом сграбастал в объятия коменданта, а потом облагодетельствовал всех солдат и офицеров, оборонявших крепость, деньгами — от трех рублей солдатам, и до сотни целковых офицерам. И посулил начеканить наградных медалей — вот этому известию служивые обрадовались гораздо больше, чем деньгам.
Фельдмаршал Миних повел себя также вполне «демократично», не зря Лермонтов в «Бородино» привел фразу — «слуга царю, отец солдатам». Старик тут же принялся за дело — решил осмотреть разрушения и «взбодрить» нерадивых мужиков, разбиравших завалы — если это потребуется. А то, что сразу принялись восстанавливать рухнувшую куртину, свидетельствовало исключительно в пользу энергичного коменданта.
Иван Антонович направился к цитадели — она практически не пострадала во время осады. Небольшие ворота были предупредительно открыты, и перейдя по мостику он вошел в небольшой дворик, сопровождаемый лишь тремя лейб-кампанцами. Многочисленная свита за ним не последовала — все уже уяснили, что от «секретного каземата» лучше держаться подальше и не совать свой нос в такие секреты, от которых его можно будет потерять вместе с любопытной головушкой.
На пороге «секретного дома» его встретил юнец, живенько бухнулся на колени, смотрел умильными глазами.
«Прохвост хороший вырос, в меру подлый и очень предусмотрительный. Сейчас ревизию проводить буду, посмотрю, как старался. Вот только как мальца этого зовут, не могу припомнить».
— Как звать?!
— Ванькой, милостивец, государь-батюшка!
— Тогда веди в закрома, посмотреть хочу на своих узников, полюбоваться мордами этими! Все ли они здоровы?
— Прости, государь, номер третий совсем плох, — малец с колен не вставал, склонил голову. — Лекарь на дню по три раза его смотрит, сказал, что к вечеру скончается. И так пять дней с раной в животе мучается, но крепок зело, умирать не желает.
— Тогда веди прямо к нему, — распорядился Иван Антонович, и малец прошмыгнул вперед, предусмотрительно распахивая перед царем противно скрипящие двери — специфика учреждения для предотвращения побегов предназначенная. Никритин шагнул вовнутрь — двери десятка камер, и лишь в трех находятся узники. Первыми двумя номерами числятся Власьев и Чекин, его бывшие персональные охранники, а ныне потенциальные висельники — на смертную казнь оба давно заработали.
Три надзирателя, здоровенные мордастые солдаты вытянулись при его появлении, пуча глаза от напряжения, а морды так вообще покраснели. Иван Антонович милостиво обратился к одному из здоровяков, что сразу рухнул перед ним на колени:
— Как служится тебе, любезный? Харч хороший, в еде недостаток есть? Начальство не обижает?
— Верен тебе до смерти, государь, а кормят хорошо, — в глазах солдата плескалось море обожания и такая собачья преданность, что Ивану Антоновичу стало неловко.
— Смотритель тюремный Иван Иванович начальник строгий, но заботливый, нужды ни в чем нету, — здоровяк бросил немного испуганный взгляд на мальца, что скромно потупил глазки
«А ведь они его если не боятся, то весьма к нему почтительны. Каким же образом он их в такой оборот взял и в позу «кю» поставил? Действительно — прохвост изрядный растет!»
— Где номер третий сидит?!
— Вот здесь, государь…
Солдат дернул засов и раскрыл дверь настежь. В ноздри ударил густой смрад гниющего человеческого тела. Младший Орлов лежал на топчане, окровавленные повязки прикрыты казенным одеялом. Молодой человек хрипло дышал, но явно находился в сознании, так как повернул голову и посмотрел на Ивана Антоновича мутным от боли взглядом, в котором отчетливо читалось страдание.
«Лекарь прав — удивительная живучесть организма у Федора Орлова. Заживо загнил, весь раздулся, воняет жутко, мучения нечеловеческие претерпевает — а держится. Сочувствовать своему убийце не могу, но на один вопрос он мне должен ответить».
— Священника к тебе отправлю, святых таинств перед смертью приобщиться желаешь?
— Да… ваше величество…
— Царица бежала, я вернулся на свой трон! Признаешь меня государем перед Богом?! Перед смертью исповедоваться хочешь? Или вот так помрешь, не помолившись и не очистившись от грехов своих?
— Да… государь… Прости нас…
— Бог простит, — Иван Антонович искренне удивился, он ожидал, что младший из братьев отправит его по извечному русскому адресу, а смерть примет с радостью, как избавление от мучений.
— Тогда слушай меня внимательно. Твой брат Алексей виновен в убийстве царя Петра. Но сам он его не убивал. Императора вначале хотели отравить, но за два дня тот оправился от яда. И тогда Барятинский и Теплов его убили, а Федор Волков, актеришко, загримировал на теле следы умерщвления. Ведь так?
— Он тоже… убивал… Как и Пассек…
— Иван Иваныч, пиши бумагу немедленно! И дай подписать! Граф, вы перо в пальцах удержите?!
— Смогу…
— Вот и хорошо, — Иван Антонович был удовлетворен визитом, а потому решил проявить и милость.
— Твой старший брат Иван сейчас в Голштинию, судя по всему направляется. С ним бывший цесаревич Павел и сын твоего брата Григория от царицы. Убивать их не буду, как и требовать выдачи, если злоумышления на меня оставит. Также и твоего брата Владимира не стану преследовать, ведь он сейчас во Франции?
— Да, ваше величество…
— Про Алехана не знаю, то ли убит, то ли пропал без вести, — Иван Антонович равнодушно пожал плечами. — Но ты можешь продиктовать братьям письмо, проститься с ними — смотритель напишет листы и даст тебе подписать. Письмецо это передадут вскорости мои люди, которые и найдут твоего брата. Еще раз скажу — если злоумышлять на меня не станут — пусть живут спокойно. Ты все понял, граф?
