Я развел руками:
— Ваша правда, сударь, людей у нас крайне мало. Но, думается мне, потянется скоро к нам народ, потянется.
— Дай-то Бог, Григорий Иванович, — Петр Сергеевич хитро прищурился. — Вашими устами всегда глаголет истина. Мы это все знаем.
Эту тему я крайне не любил и поэтому поспешил сменить тему разговора.
— А как обстоят дела с получением кокса? — получение кокса было именно тем вопросом, где мои знания были чисто теоретическими и я надеялся только на инженерные компетенции господина Маханова и иже с ним.
— Даже боюсь говорить, чтобы не сглазить. Мы скорее всего уже его получили бы, но друг наш Яков говорит, что там образуется много интересных газов. Он хочет их каким–то образом собирать и что-то с ними делать.
— Ну тогда это повод навести инспекцию в его хозяйстве, — засмеялся я. — Поедем, Петр Сергеевич, наведем «шорох» у наших химиков.
Петра Сергеевича отвлекли наши кузнецы и к Якову я пошел один.
Чем больше я общался с Яковом Ивановичем, тем чаще я сравнивал его с Ломоносовым, а уж то, что касалось химии … . Химиком Яков был просто гениальнейшим. Хорошо зная историю химии, я старался не сильно забираться вперед, по равнению с европейскими учеными. И все мои полунамеки и предположения, в форме которых я преподносил ему свои химические знания, Яков понимал с полуслова, а иногда почти с полумысли. Его помощники без устали выполняли его поручения и задания, у них реально не было ни одной свободной минутки. Если в сутках было больше часов, то они бы и эти дополнительные часы трудились.
Кстати, я несколько раз ловил себя на мысли, что я слишком часто употреблял слово гениальнейший по отношению к моим товарищам, но действительно были таковыми. Правда у меня иногда закрадывалась крамольная мысль, а может быть попаданец не один я? Но, по крайней мере вместе со мной в восемнадцатом веке оказалось какое-то поле гениальности, попадая в которое люди становились гениальными. И не только мозгами, но и руками, говоря умным языком, абсолютно у всех в нашей долине была просто выдающаяся производительность труда.
Я всегда считался неплохим учителем химии, но наша химическая лаборатория меня просто потрясла. За несколько дней Яков Иванович сотворил настоящее чудо, насколько позволяли мне мои знания истории химии, оснащение сего храма науки было самым передовым.
— Яков Иванович, а скажи честно, лабораторию лучше своей ты где-нибудь видел?
Яков засмеялся, невооруженным взглядом было видно, что он своей лабораторией очень горд.
— Без ложной скромности скажу, Григорий Иванович, наша лаборатория лучшая в России, — Яков задумчиво оглядел своё хозяйство. — Если бы кто мне сказал, что такое можно сделать за несколько недель, — он развел руками.
— Ну хорошо, сударь, техническое чудо вы сотворили, лаборатория пальчики оближешь, а что вы умеете в ней делать?
Наш химический гений посмотрел на солнце, задумчиво прищурился:
— Насколько я знаю химию, думаю, мы можем получить практически любое химическое вещество, –– Яков сделал паузу и хитро уточнил, –– из известных науке.
— А науку вперед двигать могем?
— Еще как могем, — Яков закрыл глаза и замолчал, мне показалось, что он пытается увидеть что-то неведомое, но очень ему нужное. — Вы знаете, Григорий Иванович, я через несколько дней после того, как вы привлекли меня к работе, стал замечать, что со мной что-то произошло. Я просто поумнел, у меня появилось чувство какого-то научного предвиденья. И руки вдруг, как вы говорите, пришились к самому нужному месту. Я раньше бывало неделями бился над каким-нибудь опытом, я тут сел подумал и вот решение, затем раз-два и руками всё сделалось как надо. А уж память какая стала, — Яков как ребенок сделал удивленное лицо и схватился за голову.
— А это разве плохо? –– я постарался удивленно раскрыть глаза.
Яков хмыкнул, покачал головой и потупил взор. А затем продолжил говорить, но с какими-то другими интонациями, так люди обычно говорят о душе и прочих высоких материях.
— Мне стало вдруг просто страшно, в жизни я боюсь только одного и сразу подумал, что это проделки лукавого, — Яков горестно нахмурился, опустив голову, а затем вдруг заулыбался радостно и счастливо, как это делают маленькие дети.
— Но на наше общее счастье рядом отец Филарет и моя душа теперь спокойна.
Яков почти всегда в субботу поздним вечером приезжал в Усинск и ночь проводил в храме и причастившись на воскресной Литургии, возвращался на завод.
— И вы знаете, Григорий Иванович, здесь все говорят, что они поумнели и руки стали просто золотыми.
— Не только на заводе, Яков Иванович, так везде со всеми нашими людьми.
Увидев заходящего в лабораторию Петр Сергеевич, я сменил тему разговора.
— Яков Иванович, тут мне сказали, что ты саботируешь работу с коксом. Мы с Петром Сергеевичем решили тебя за это наказать. Угадай с двух раз? –– спросил будучи уверенным в ответе.
— Решили, что получением кокса я должен заниматься, — Яков угадал с одного раза, — но я врать не буду и ничего не скажу против.
— Замечательно, я полагаю, что вы, сударь мой, можете рассказать о наших коксовых проблемах? — и уже серьезно, — Я из рассказа Петра Сергеевича сделал вывод, что практически кокс мы уже получили, но ты хочешь получить еще что-то?
— Совершенно верно, Григорий Иванович, –– подтвердил Яков. –– У нас слишком мало угля, поэтому приходиться экономить. Я не уверен, что всё получилось, но получается кокс, какая-то смола, жидкость с запахом нашатыря и газ. Этот газ хорошо горит и я уже почти придумал, как сделать газовый фонарь.
— О как! А в чем проблема? –– о газовых фонарях я совершенно не думал.
— Мне пока не удается надежно разделить получаемые фракции, кокс и смола отделяются без проблем, а вот с газом пока не совсем получается. Если бы было достаточно угля, я бы уже получил результат, но приходиться экономить на экспериментах. А что бы не быть голословным я хочу показать вам, Григорий Иванович, опытную установку.
Яков Иванович был не просто гениальнейшим химиком, а гениальнейшим в квадрате и не только химиком. Из опытной коксовой печи выделяющаяся парогазовая смесь отводилась в газосборник и его Яков сделал стеклянным! И вся остальная установка была стеклянной. В качестве холодильников он использовал холодную воду, с которой у нас не было проблем. В конечном итоге в большой реторте накапливался сжиженный коксовый газ. Не мудрствуя, Яков придумал резиновую пробку на реторту в которую была вставлена стеклянная трубка, по которой в реторту потихоньку стекал сжиженный газ. В мире, который я покинул, что-то подобное сделал Фарадей лет через больше тридцати. А если быть точным, то никто не делал подобную штуку.
— Если я правильно понял идею, мы в какой-то момент меняем реторту и подключаем к ней фонарь, — я вопросительно посмотрел на Якова. Тот молча кивнул. — А в чем проблема?
— Проблема в надежности пробки реторты и определении давления газа. Нужный манометр я сделаю, а вот с пробкой сложнее, её дважды выбивало и три раза она просто подтравливала. А Илья над каждым граммом каучука трясется.
Петр Сергеевич в нашем разговоре не участвовал, проблемы Якова он знал досконально, но увы, помочь пока ничем не мог.
— А фонарь, если я правильно понял, будет просто подключаться к реторте и она будет меняться, –– спросил я, в общем-то очевидное.
— Да, я уже сделал опытный образец и мы его испытали, — на это вопрос ответил Петр Сергеевич. — Тут всё просто, были бы реторты с газом.
— А сколько чего будет получаться прикидывали?
— Прикидывали, — на вопрос опять ответил Пётр Сергеевич. — В пересчете на тонну угля килограмм семьсот кокса, около двухсот газ и по пятьдесят нашатырная вода и смола.
— И каков возможный вес газовой реторты?
— Пока не больше пяти килограмм газа, да и то предположительно, реторту-то мы сделаем и не одну, а вот пробок нет. Илья говорит две максимум, — вступил в разговор Яков. — Это главная проблема, нет каучука и мало угля.
