А потому, заглянув в «Историю Великой Отечественной войны 1941–1945», чтобы убедиться, что на фронте в ближайшие дни не случится никакой катастрофы, и с чувством удовлетворения просмотрев кадры девятого мая сорок пятого, День Победы и знамя над рейхстагом, он погрузился в изучение политической истории второй половины двадцатого века и духовного мира потомков, отраженного в их художественной литературе и фильмах.
Несколько книг прочел вдумчиво и внимательно, даже делая по привычке пометки карандашом (если книга на бумаге). Несколько — отложил в сторону или запомнил названия, про себя отметив, обязательно вернуться позже, когда будет время. Большинство — просто просмотрел, для общего впечатления. Прослушал музыку и песни, отметил, что понравилось, а что нет; пожалуй, некоторые из них, патриотичные, можно хоть сейчас выпускать в эфир.
Прочитав доклад Хрущева на Двадцатом съезде, Сталин лишь презрительно хмыкнул. Решил, значит, меня, как Иудушку Троцкого, — стереть, забыть, ошельмить, чтоб самому в белом? Так я все же при жизни, сильного и опасного противника — а ты меня уже мертвого, безответного? Когда-то вместе с Наденькой Аллилуевой учился в Промышленной академии и в секретарях там ходил — и уже решил, что можешь меня вот так? Я, значит, тиран и палач — а ты в тридцать седьмом директивы рассылал — больше врагов народа, без пощады. Резолюции твои на бумажках сохранились, да ведь и свидетели в пятьдесят шестом должны еще быть; в Москве и области ни одного репрессированого без подписи твоей быть не должно! Ладно бы для дела — мне, мертвому уже, все равно, стерпел бы, — но ведь ты же такого наворочал, без разницы, вредитель или просто дурак — армию развалил, флот порезал, госбезопасность обессилил, власть дезорганизовал, сельское хозяйство развалил! А уж сына я тебе точно не прощу, Никитка, ты у меня за все ответишь! Но дело ведь не в тебе одном?
Чем дальше Сталин читал — тем больше ему не нравилось. И ведь дело было не в «плане Даллеса», не в кознях империалистов — хотя они тоже сыграли свою роль. Страну и дело социализма сдали свои — причем не какая-то подпольная партия вроде новой РСДРП, а верхушка партии своей же. Не захотели быть дальше «слугами народа», пожелали в наследственные хозяева, чтоб в швейцарском банке счет и отдых в Ницце. Когда, как там у Ильича — «одни лишь лозунги, без теории и практики», а в действительности не веришь уже ни во что, кроме собственного блага? А как случай, сразу все в капиталисты подались — «заводовладелец, будь толстым и гордым, бей пролетария в хамскую морду»? Причем типаж этот Сталину был хорошо знаком. Еще в двадцатые появились уже в райкомах и обкомах такие аккуратные мальчики с портфелями, исполнительные, даже угодливые, все бумажки у них в образцовом порядке, значок с Лениным у сердца, правильные речи на собраниях — и обязательное стремление наверх, к более высокому посту. Персонаж в общем полезный и даже незаменимый, при достойном товарище как тень за его плечом — для поручений. Но если тень не будет знать своего места, сама ничего не имея за душой?
Ну а народ? Безмолвствовал. И потому что был приучен — партия это авангард, ну а в нем комитеты это как командиры, ЦК и Политбюро, штаб, и Сам, Первый — главком. И потому что что-то неладное творилось с идеей. Рисунки, плакаты, карикатуры тех времен, «перестройки», сильно похожей на растянувшийся Февраль семнадцатого — на одном плакате какие-то люди, наклоняясь, будто против сильного ветра, пытаются удержать флаг, который висит не шевелясь; на другом Красная площадь, демонстрация, на Мавзолее тогдашний Первый и его свита, и плакат под ними, золотом на красном — «Собственность КПСС неприкосновенна!». И это явление Сталину было хорошо знакомо — по годам более ранним: эсеровские и меньшевистские Советы и Комитеты после Февраля поначалу чертовски популярные, но стремительно теряющие авторитет вместе с числом желающих их защищать; да ведь и пресловутое Учредительное собрание можно отнести туда же!
Ну а дальше — то, что при взгляде издали вызывало лишь омерзение. Все еще сильная, могучая страна, одна из двух сверхдержав — скатилась на уровень какого-нибудь Мадагаскара. Распад территории на части — причем в некоторых из подобных «государств» к власти пришли откровенные враги! — разруха как в гражданскую, заводы стоят, поля пустеют, армия расформировывается, инженеры торгуют куриными окорочками, а уголовная мразь становится властью.
Сталин был человеком Власти. Которая, в его понимании, была не суммой почестей, оказываемых нижестоящими, а возможностью строить. Создавать мир в соответствии со своим представлением об идеале. И этот идеал все же был — не сытость и комфорт для себя лично (каким богатством он себя окружил, что оставил потомкам?), а строительство Державы.
Потому ему было невыносимо больно узнать, что все им созданное — им, ведь Ильич был все же не больше чем революционером, гениально умевшим брать власть, но не знавшим, что будет дальше — и все, что он построил и оставил после себя на земле, пойдет прахом через какие-то полвека. Затем поднялась и накатила холодная ярость. Ведь будет не конец света, не взрыв планеты Земля, а всего лишь очередная революция, то есть возмущение масс. Ну а с людьми он умеет работать. Не он ли сумел, приняв разоренную страну, обескровленную двумя войнами подряд, окруженную сильными державами, мечтавшими двинуть свои армии и начать вторжение, имея внутри многочисленных скрытых врагов, потерявших все, — не пасть, не быть раздавленным, а вывести эту страну в сверхдержавы всего за тридцать лет, секунда по меркам истории? Трудно, конечно, работать «на дистанции» — его не будет уже среди живых, когда развернутся те события. Но, обладая послезнанием, сделать можно многое.
Поработаем. Не впервой. И кажется из прочитанного, что он опустил руки после сорок пятого, решил расслабиться, двигаясь по колее. Теперь не дождетесь!
И что нужно первым делом? Правильно — кадры, которые все решают.
Звонок Поскребышеву.
— Лаврентий ждет? Приглашай!
Вернулся, значит, с Кавказа. Как мне доложили, чуть ли не самолично в Майкопе вышки взрывал, и едва ли не перед носом наступающих немцев. Конечно, «обстановка требовала», но вот что важно сейчас, информации от потомков ты за этим занятием получить никак не мог. А я вот первым делом про тебя узнал — как ты в будущем? И лишь после дал отмашку — Кириллову не препятствовать, ведь наверняка же доложит тебе по полной программе, как положено непосредственному начальнику. Но это и к лучшему, время тратить не надо, в курс вводить, ты уже знаешь. И ты мне не по приказу нужен. А по искреннему усердию — в одной лодке плывем.
