Василий Звягинцев - Хлопок одной ладонью. Том 2. Битва при Рагнаради [OCR]

Перед ними толпилось много молодых парней и девчонок. Того самого возраста. Младше пятнадцати на «большие лодки» не допускали. Поодиночке, но больше парами. И я стала в очередь. Смешно! А может, и нет. Кому до меня какое дело? Вновь нахлынуло ощущение нереальности. Не сама я решаю, кто-то подсказывает, кто-то ведет. Может быть, «Остановиться, оглянуться», вспомнился любимый роман. Но нет! Иду, будто в спину подталкивает ласковая, мягкая, но не терпящая возражений лапа.

Уперлась в калитку. Опять замялась.

— Идете, нет? — спросила со странной интонацией плотная, пятидесятилетняя тетка. Билетерша. Видно, в моем облике что-то ее смутило, повидавшую за десятки лет многое и многих. Куда там иным социальным психологам.

«Да-да», — показалось, против своей воли ответила я.

Подошла к лодке. Будет напарник или напарница? Нет. Все идут по двое. Ладно, я и сама сумею! Тогда еще, в пятнадцать лет, когда сумела раскачаться и первый страх прошел, был такой восторг!

С надеждой испытать прежнее ощущение я перешагнула с деревянного настила в зыбкое суденышко. А дальше?

Паренек из обслуги подскочил, качнул раз, другой, третий. Пошло.

Ноги сами вспомнили, когда сгибать колени, когда выпрямлять.

Лечу, лечу, лечу!

Верхняя точка. Жду удара в ограничитель. Нет! Лодка выходит на вертикаль. Зависаю. Вдруг вспомнился Буратино: «Ногами вверх — голова будет работать лучше…»

Невесомость, и вдруг кто-то меня окликает изнутри мозга: «Таня, слышишь?»

— Кто здесь?

Стремительный полет вниз и снова вверх. «А как ты думаешь?»

Размах — четыре секунды, во время них пустота! «Ты меня не узнаешь? Не помнишь?» Что-то такое близкое, родное? Нет! Еще размах. Дыхание почти остановилось. Лечу в безвоздушном пространстве. «Я — Гериев!»[60]

— Ты? Гериев?

Втянула полные легкие, воздух уже не помещается, бронхи горят. Меркнет сознание.

«Да, я, я! У меня всего две секунды. Здесь время не ваше. Я успею. Я люблю тебя уже триста лет. Я всюду шел за тобой, все годы. А встретил — в преисподней… Успей услышать, запомни. Сейчас от тебя зависит спасение России. Ты должна…»

Вверх! Ноги перестали подчиняться, почти не разгибаются, чтобы толкать лодочку, дрожат, но инерция сильна, снова выносит в верхнюю, «мертвую» точку. Какое верное название.

— Ты где, Гериев, Гериев, Гериев?

Вниз. Ноги подкашиваются, хочется отпустить толстые стальные прутья, сесть… Или — улететь. Сознание, если и есть, то полубессознательное. Смешно, правда?

Когда лодочка остановилась, прижатая снизу деревянным тормозом, сама я выйти не смогла, сидела, пока давешний парень помог мне выйти за калитку.

— Мозги надо иметь, — буркнула мне в спину билетерша. — В твои-то годы на качели лезть…

«А какие мои годы? — подумала я? — Двадцать девять скоро. Или — триста?»

Отошла под прикрытие вечнозеленых кустарников, присела на древнюю парковую скамейку. Чуть помоложе меня.

Полезла в сумочку, наткнулась на подаренный Майей пистолет, под ним нащупала сигаретную пачку.

Что же это было? Бред, мозговой спазм, пробой в «тонкий мир», в «боковое время», где я впервые увидела Гериева, где случилось то, что случилось. А выходит, мы с ним давно знакомы? Не оттого ли я испытала приступ неконтролируемой злобы к Ляхову, чуть не накричала на него, не имея к тому никаких оснований?

Очень уж, невзирая на странный психический фон, все было отчетливо. Вплоть до последнего — «ты должна!».

Что должна, кому, зачем? Тарханов с Ляховым должны князю по долгу службы. А я? Ладно, кавалерственная дама, и Олегу Константиновичу… тоже долг отдала, или просто, как в народе говорят — …

Спасать Россию — от кого, когда и как? Она в этом нуждается?

Но тут же вспомнились и слова Ларисы, крайне неприятной женщины; «Этот день, девочки, может быть, для вас последний спокойный!» Она что, с нами полгода таскалась по миру покойников? Думает, больше нашего видела?

«А может, и видела», — краем сознания проскочила трезвая мысль.

И сразу я переключилась на другое. Идти сейчас домой или нет? Может быть, проще перевести сколько-то денег, и пусть остаются в неведении, что я тут, рядом? Если случится плохое, им будет куда тяжелее…

Тогда что? Обратно в Кислый? Рассказать все Майе и «бонне»? И ведь понимала, что так правильнее всего и следовало поступить. Рассказать, поделиться, придумать, что делать дальше.

И пока я сидела в раздумье, кто-то присел рядом и уже потом спросил: «Разрешите?», как будто я могла отказать в праве занять край общественной скамейки.

— Да-да, пожалуйста.

Только бы он не приставал с вопросами и предложениями. Я даже не посмотрела в его сторону, совсем не до того было. И напрасно.

Следующее произошло очень быстро, напористо и как-то «по-хозяйски», другого слова не подберу.

Мужчина, лица которого я даже не успела разглядеть, вдруг подвинулся ко мне, сжал в могучем, исключающем сопротивление объятии и припал к губам в долгом, великолепном поцелуе, который был прерван не по моей воле. Да, это тебе не примитивный биологический секс «для здоровья», здесь нечто иное, не зря же специалистки древнейшей профессии обходятся без поцелуев, считая, что они обязывают к «настоящей близости».

Оторвавшись от его губ и, что совсем уже непонятно, не чувствуя никакого возмущения по поводу столь бесцеремонного поступка, я повернулась, чтобы посмотреть, кто же мне стал «близким человеком»?

Человеком?

Что-то странное происходило с его лицом, будто в компьютерной графике изображается деформация, перетекание форм.

— Что с вами? — без испуга или иных эмоций спросила я, будто так и должно было быть.

— Я вижу, ты не боишься? И это правильно. Разве не догадалась — я Гериев от Гериева! Долго мне пришлось добиваться от них такой возможности. Встретиться с тобой на воле. Там твой шприц, укол, он меня отпустил, и сны те самые, и вот теперь качели. Как бы пояснее выразиться? Я — он или я — я? В общем, думай как тебе удобнее. Я тот, кто любит тебя всю свою очень долгую жизнь без упокоения даже на эти необходимые для восстановления душ триста лет.

Захочешь услышать историю моей любви к тебе — расскажу как-нибудь. Сейчас — не время., И снова его лицо «перетекло» от облика того, умиравшего в палестинских холмах Гериева к этому, помоложе, пожалуй, и вполне современного, интеллигентного даже облика. И дальше — вот он, тот рыцарь из сна[61], послания которого я не поняла.

— То, что с вами всеми происходило там, в преисподней, как я ее называю, звенья одной цепи и моей любви к тебе. Некогда рассказывать и вводить в курс всех перипетий, отношений и взаимодействий всех со всеми. Как это ни высокопарно звучит — надо спасать Россию! И ты, моя любимая, один из самых главных персонажей здесь, на Кавказе. Я остаться рядом с тобой пока не могу, но мои земляки, родственники, весь тейп — помогут. И я так или иначе — с тобой. Помни это и ничего не бойся. Сейчас езжай в Кисловодск к своим и жди друзей из Москвы. Успеют — скажут, что делать дальше. Нет — поступай по обстоятельствам…