Тяжелая крышка с грохотом захлопнулась, лишив их возможности лицезреть горе Килин и дальше. Впрочем, для Медройта это, возможно, было и к лучшему. Дрожа, лежали они в узкой щели между обшивкой и тяжелым сундуком, в котором что-то громыхало и перекатывалось — не иначе, железные слитки, которые везли на север, чтобы превратить в оружие.
Изможденная, вся в синяках от соприкосновения с обшивкой Моргана лежала в темноте, пытаясь понять, о чем спорят над ее головой по-гэльски. Как и немецкий язык, на котором говорили саксы, его можно было разобрать, если внимательно вслушаться в сходство построения фраз и пусть и странно произнесенные, но знакомые слова.
— Я довольно уже понимаю по-гэльски, — шепнул Медройт, — чтобы понять, о чем они. Даллан приказывает, чтоб ему принесли крыс и этот Лайлокенов бочонок с вином. Он собирается попробовать, тетя!
— Моли Бога, чтобы он поверил Килин и своей друидессе, ибо Риона Дамгнейт далеко не дура, и он это знает. И он поворачивает к берегу. — Корабль начал раскачиваться по-новому, однако назад, на юг, явно не развернулся. — Он плывет прямо в Дунадд, чтобы самому убедиться в смертях. Господь да смилуется над нами, Медройт, ибо сомневаюсь я, чтобы это сделал Даллан мак Далриада.
— Прости меня, — выдавил из себя Медройт — так извиняется за учиненный в доме разгром потрясенный ребенок.
— Тебе не за что извиняться, Медройт: ты поступаешь правильно и достойно уважения.
— Нет, — горячо возразил он ей. — Я извиняюсь не за то, что поплыл вдогонку Даллану. Я прошу прощения за то, что позволил и тебе плыть со мной. Я ощущаю себя вдвойне болваном и буду жалеть об этом столько, сколько ирландцы позволят нам оставаться в живых.
Она пыталась найти какие-нибудь слова утешения, но ее усталый мозг отказывался работать.
Поэтому она просто лежала молча, уложив голову на моток каната, и ждала, пока умрут крысы — а вскоре за ними и пленники. День тянулся невыносимо долго. Должно быть, в жизни Морганы не выдавалось еще дня, столь мучительного в физическом отношении. Конечно, боль была не такой острой, как при родах, но зато тупой и бесконечной, ибо корабль продолжал раскачиваться на волнах, то и дело швыряя пленников друг на друга и на содержимое трюма. Горло ее горело от тошноты, накатывавшей на нее время от времени с усилением качки. В эти минуты Медройт пытался помочь ей, поддерживая плечом, ибо руки у обоих оставались туго связанными за спиной.
Непривычная к морским путешествиям Бренна МакИген страдала молча. Под парусом ей ходить не доводилось, а в недолгие поездки из Дублина в Лондон и Эдинбург она старалась летать самолетом. Впрочем, и Моргане, множество раз плававшей с Айнис-Меноу на большую землю и обратно, ни разу не приходилось путешествовать в темном, замкнутом пространстве, не видя ни неба, ни волн. Медройта тоже стошнило несколько раз, и он бормотал извинения, стараясь не испачкать тетку. Еды им не давали, что было, возможно, и к лучшему, но не давали и пить — что добавляло им страданий. Конечно, состояние их не внушало пока опасений — ничего такого, с чем Моргана не справилась бы, — и все же ей отчаянно хотелось прополоскать рот от накопившейся в нем кислоты.
Целая жизнь, казалось, прошла, и день сменился ночью, лишив их тех немногих лучей света, что проникали в щели палубы. Полная темнота действовала удушающе. Корабль снова содрогнулся, меняя курс.
— Должно быть, мы входим в гавань Дунадд. По времени уже пора.
— Интересно, — отозвалась Моргана с горечью, сдерживать которую больше не могла, — сдохли ли уже крысы?
— По крайней мере нас не заставили отведать вина из бочонка. Я почти ожидал, что он прикажет это.
Моргана поежилась.
— Может еще и приказать.
До них донесся далекий всплеск, корабль дернулся и остановился, покачиваясь на якоре. Над головой послышались голоса, кричавшие что-то по-гэльски, и другие — слабее.
— Похоже, они привели сюда и шлюп, — немного удивленно заметил Медройт.
Моргана нашла в себе силы усмехнуться.
— Что, отказаться от даровых корабля и нескольких новых рабов? Твой тесть далеко не дурак, дорогой племянник. Ему, — мрачно добавила она, — очень пригодится даже столько — возместить хотя бы часть тех, кого убил Лайлокен. Зима на носу, а этот удар грозит уничтожить всю его колонию.
Крышку трюма откинули, и в глаза им ударил показавшийся им ослепительно ярким свет факела. Пока Моргана щурилась на свет, в трюм спустился моряк, поднял ее и, как мешок, передал другому, поднявшему ее на палубу. Следом за ней подняли наверх и Медройта; третий матрос развязал ей руки. Она принялась растирать затекшие, израненные запястья, пытаясь устоять при этом на ногах — она обессилела от жажды, морской болезни и страха куда сильнее, чем полагала.
Медройт стоял, злобно глядя на их пленителей; она благодарно прислонилась к нему. Глаза понемногу привыкали к свету, и она различила на палубе коренастую фигуру Даллана мак Далриады, а за его спиной — Килин и Риону Дамгнейт. Увидев, в каком виде находятся пленники, Килин прикусила губу.
Даллан мак Далриада рявкнул что-то, и их без особых церемоний сунули в маленькую лодку, спущенную за борт и подпрыгивавшую на волнах, что сильно затруднило посадку в нее — с учетом до сих пор отказывавшихся повиноваться членов. Их с Медройтом усадили на носовую банку; сам Даллан с дочерью и друидессой сидел на средней, а на корме уселся моряк с веслом. Рассекая черную воду, лодка двинулась к объятому тишиной городу. Неверный лунный свет отражался от выбеленных стен домишек и обрисовывал угрожающий темный силуэт сторожевой башни над крепостью.
Ветер дул с берега, неся с собой такое зловоние, что Моргане снова пришлось бороться с тошнотой. Она изо всех сил вцепилась в грубо отесанный планшир, пытаясь не думать об этой чудовищной вони. Ни одна собака не встретила их лаем, когда лодка прошуршала днищем по песку, и Медройт выпрыгнул на берег помочь ей выбраться из лодки. Они молча ждали на песке, пока лодка возвращалась к кораблю за еще несколькими членами команды с запасом факелов. Моргана наклонилась и оторвала от подола юбки несколько полос ткани. Одну из них она намочила и повязала поверх носа и рта, чтобы унять хоть немного это жуткое зловоние. Медройт с готовностью последовал ее примеру, и даже Риона с Килин приняли предложенные им повязки. Несчастная Килин едва сдерживала тошноту.
Бессильная злость жгла грудь Моргане — злость на Даллана за то, что тот заставляет дочь пережить весь этот ужас в городе, где буквально все, кого она знала и любила, валяются, разлагаясь, на улице. Даже отсюда, с пляжа, она могла разглядеть лежавшие в причудливых позах тела, часть из которых обезобразили уже стервятники.
