— Свеча есть? — прошептал Рукн ад-Дин — словно боялся, что Тарик их услышит.
— Ддааа… — и юноша протянул ему толстый огарок желтого воска.
— Внизу у факела зажжем, — так же тихо скомандовал имам и показал в темноту на нижнем марше лестницы.
И они пошли вниз. И как выяснилось, хорошо что пошли.
Потому что Тарик, раздвинув обмерших стражников, вышел из башни на узкую площадку верхней стены: замок Мейнха походил на корабль, вытянувшийся вдоль скального гребня, и его зубчатые стены в точности повторяли обводы головокружительной кручи под ними.
Выскочив под обжигающе лядяной ветер, они увидели светящуюся фигуру в трех шагах от себя — уже на парапете между зубцами. Раскинув руки, Тарик подставлял лицо свистящим, с шумом бьющим порывам — а перед ним и под ним на сотни и сотни зира раскрывалась только ветреная тьма.
— Держите его, о сыны греха!! — заорал Рукн ад-Дин окаменевшим воинам — те смотрели на истекающий призрачным светом силуэт со стеклянными от цепенящего страха глазами.
И первым бросился к хлопающей рукавами, пошатывающейся фигуре.
Впятером им удалось с ним справиться — но ненадолго. Самийа рвался с неестественной жуткой силой, закидывал голову с пустыми, широко раскрытыми глазами, когтил обеими руками воздух — и орал. Орал так, что закладывало уши, — на своем странном, переливающемся из октавы в октаву, от высокого к низкому грудному крику языке.
И тогда старый имам прибег к последнему средству. Крикнув:
— Держите его, во имя Всевышнего!
Он сдернул свой талейсан и накинул на хлещущую волосами орущую башку. И, замотав и прижав зеленую шерсть обеими руками, принялся читать книгу Али. Строфу за строфой: от открывающей — "Bo имя Всевышнего милocтивoгo, милocepднoгo! Xвaлa — Всевышнему, Гocпoдy миpoв, милocтивoмy, милocepднoмy, цapю в дeнь cyдa! Teбe мы пoклoняeмcя и пpocим пoмoчь! Beди нac пo дopoгe пpямoй, пo дopoгe тex, кoтopыx Tы oблaгoдeтeльcтвoвaл, нe тex, кoтopыe нaxoдятcя пoд гнeвoм, и нe зaблyдшиx", и так он дошел до строфы "Та ха", до слов "Mилocepдный — Oн yтвepдилcя нa тpoнe. Eмy пpинaдлeжит тo, чтo в нeбecax, и чтo нa зeмлe, и чтo мeждy ними, и чтo пoд зeмлeй. И ecли ты бyдeшь гoвopить гpoмкo, тo вeдь Oн знaeт и тaйнy и бoлee cкpытoй". А пока он читал, спокойно, распевно, пытаясь не обращать внимание на то, что моталось и колотилось и шипело под зеленой тканью в кольце его рук, рывки и крики становились все слабее, и четверо сильных мужчин уже могли перевести дух, но все равно накрепко держали запястья, и локти, и щиколотки, — нерегиль стоял на коленях, Рукн ад-Дин тоже, прижимая к груди голову Тарика, — и читал. И к седьмой строке "Та Ха" самийа притих, и к концу — "Cкaжи: "Kaждый выжидaeт, выжидaйтe и вы, a пoтoм yзнaeтe, ктo oблaдaтeль poвнoгo пyти и ктo шeл пo пpямoй дopoгe!", успокоился и перестал рваться окончательно — только тяжело и часто-часто дышал.
— Тихо-тихо-тихо, — похлопывая по вздрагивающим плечам, приговаривал Рукн ад-Дин, и продолжал: — "Cкoлькo coкpyшили Mы ceлeний, кoтopыe были нeпpaвeдны, и вoздвигли пocлe ниx дpyгиe нapoды! A кoгдa oни пoчyвcтвoвaли Haшy мoщь, тo вoт — oт нee yбeгaют. He yбeгaйтe и вepнитecь к тoмy, чтo вaм былo дaнo в изoбилии, к вaшим жилищaм, — мoжeт быть, вac cпpocят! Oни cкaзaли: "O, гope нaм, мы вoиcтинy были нeпpaвeдны!" И нe пpeкpaщaeтcя этoт иx вoзглac, пoкa нe oбpaтили Mы иx в cжaтyю нивy, нeдвижными. Mы нe coздaли нeбo и зeмлю и тo, чтo мeждy ними, зaбaвляяcь. Ecли бы Mы жeлaли нaйти зaбaвy, мы cдeлaли бы ee oт Ceбя, ecли бы Mы cтaли дeлaть"…
И вот так вот, не переставая читать, старик поднялся и, придерживая талейсан и зажав между локтем и боком остроухую голову, медленно-медленно повел заплетающееся ногами, поводящее боками существо обратно наверх — ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой наверх. «Тихо-тихо-тихо», похлопывал он по обмотанному зеленой шерстью лбу и все читал, читал нараспев, мерно и ровно, лишь на мгновение останавливаясь, чтобы перевести дух на карабкающейся вверх лестнице: "Kтo дyмaeт, чтo Всевышний нe пoмoжeт eмy в ближaйшeй и бyдyщeй жизни, пycть пpoтянeт вepeвкy к нeбy, a пoтoм пycть oтpeжeт и пycть пocмoтpит, yдaлит ли eгo xитpocть тo, чтo eгo гнeвaeт…"
И так они оказались на самом верху, в Тариковых комнатах, и Рукн ад-Дин, косясь на закапанные кровью ковры, на припечатанные страшной пятерней стены, довел самийа до спальных подушек и, жестко нажимая на плечи, уложил наземь — «тихо-тихо-тихо-тихо». Придавил затылок ладонью и продолжил читать: "Myжи cpeди людeй пpибeгaли к мyжaм cpeди джиннoв, и oни пpибaвили им бeзyмия. Oни дyмaли, кaк дyмaли и вы, чтo никoгдa Всевышний нe пoшлeт никoгo. И мы кocнyлиcь нeбa и нaшли, чтo oнo нaпoлнeнo cтpaжaми мoгyчими и cвeтoчaми. И мы cидeли oкoлo нeгo нa ceдaлищax, чтoбы cлyшaть, нo ктo пpиcлyшивaeтcя тeпepь, тoт нaxoдит для ceбя пoдcтepeгaющий cвeтoч. И мы нe знaeм, злo ли жeлaлocь для тex, ктo нa зeмлe, или жeлaл им Гocпoдь иx пpямoгo пyти. И ecть cpeди нac блaгиe, и ecть cpeди нac тe, ктo нижe этoгo; мы были дopoгaми paзными…" И так, твердо удерживая правой рукой загривок под талейсаном, Рукн ад-Дин дошел до строфы «Люди», где сказано "Cкaжи: "Пpибeгaю к Гocпoдy людeй, цapю людeй, Бoгy людeй, oт злa нayщaтeля cкpывaющeгocя, кoтopый нayщaeт гpyди людeй, oт джиннoв и людeй!" И принялся читать Книгу с самого начала, и так он пропел все сто четырнадцать строф четыре раза — не отнимая ладони от головы распростертого у его ног существа, — пока дыхание Тарика не стало ровным, кулаки не разжались, а в высокие узкие окна Факельной башни не глянуло утро. И в ярком золотом сиянии окровавленная ладонь несчастного высохла, словно солнечный свет смыл с нее кровь, зарубцевалась — и вконец разгладилась и зажила, словно и не кровоточила до того. И нерегиль пошевелился — уже безобидно, как спящий. Рукн ад-Дин отпустил его и завернулся в свой талейсан. А Тарик свернулся клубком, уткнул нос под локоть — и крепко, безмятежно уснул.
…За ночь у старого имама отмерзли ноги — за самийа он побежал как был, босиком, а в комнатах нерегиля на самом ветреном верху гуляли ледяные сквозняки, и хорошо, что Самуха догадался принести ему из общей спальни туфли. Вот почему в ответ на известия о скором подходе войск Рукн ад-Дин влажно чихнул и озабоченно высморкался в платок. Да, возраст, ничего не попишешь.
— Я помню все, что случилось этой ночью, — все так же не оборачиваясь, сообщил Тарик.
Ветер подхватил его волосы и растрепал их, как тысячу флажков над войском. Тоненький лен рубашки облеплял ему бока под бьющие гулкие порывы — старик ежился и мерз от одного этого вида.
— Это хорошо, — отозвался наконец старый имам. — Одержимые обычно ничего не помнят.
Нерегиль презрительно фыркнул — мол, где я и где одержимость. И, облокачиваясь на выкрошенные непогодой зубцы парапета — пепельная гряда на горизоне таяла в послеполуденном мареве — поинтересовался:
— Зачем ты едешь со мной, старик?
— Разве ты не сам приказал мне сопровождать тебя?
— Сопровождать можно по-разному, — отозвался самийа, закидывая голову в яркое небо. — К тому же твои просьбы о милости пока не возымели на меня никакого действия.
Имам горько вздохнул: Сумлаган ему спасти не удалось. Шихна с горожанами уперлись как верблюды — видимо, надеялись на толщину стен аль-кассабы. На четвертый день непрерывного штурма город пал — и нерегиль вынес над ним свой всегдашний приговор. Не мучить, не калечить, не щадить. Разъяренные потерями джунгары не оставили в живых даже собак и кошек. Утешало лишь одно: за фарсахи видный пожар Сумлагана и леденящие душу рассказы беженцев вразумили горожан Мейнха: получив продиктованное Рукн ад-Дином письмо — "бойтесь гнева Всевышнего, бойтесь гнева Судии над Хорасаном, пришел час расплаты, час неправедного и несправедливого, ваш город снесет ветер гнева, как другие города до него" — выслали посольство с ключами от цитадели и изъявлениями совершенной покорности. Точно такие же письма катибы старого улема разослали и в Фейсалу, и в Хативу, и в Беникассим, и в Нишапур, и в Мерв с Балхом. Фейсала уже ответила — и Рукн ад-Дин благодарил Всевышнего за спасение еще одного города верующих.
— Да, — недовольно встрепенулся нерегиль, — и почему ты называешь меня "гневом Всевышнего"? Это глупо. В последние годы я живу под печатью дурацких метафор — я уже побывал и ангелом, и шайтаном, и благословением Всевышнего. Теперь вот ты обозвал меня «гневом». Разве не глупо?
— Нет, — покачал седой головой старик. — Не глупо. К тому же я не верю, что ты ангел. Впрочем, ты и не шайтан. И уж точно не "благословение Всевышнего".
— Хм, — покосившись на него из-за плеча, пробурчал Тарик. — Ну да, конечно, ты же из зайядитов. Вы называете меня Величайшим Бедствием. Считаете, что призвавших меня одурачил иблис.
— Среди зайядитов много разных толков, — терпеливо пояснил Рукн ад-Дин. — Мурждииты, к примеру, полагают, что ты послан нам ангелом Джабраилом.
Тарик злобно дернул плечом.
Рукн ад-Дин снова чихнул. Да, надо бы поговорить с лекарем. В этом возрасте простуду запускать нельзя. И горло запершило, вот незадача.
— Ну а ты какого толка зайядит? — насмешливо поинтересовался нерегиль.
