– Грешен, батюшка, грешен, вчера опять молодуха какая-то приснилась, так ее только прижал – и сон кончился, да вот с Митяем и Прошкой опять вчера меду упились.
А на его вопросы по поводу Яровида отвечал, что и не помню почти ничего, только как около меня кто-то ходил, а память так и не возвращается.
Пришла весна, тихо прошел ледоход по Волхову, и вскоре в наш городок начали прибывать первые купеческие лодьи – кто с юга, пройдя из Днепра по волокам в Ильмень, а кто, наоборот, из Балтийского моря. Со Свири также спускались лодки вепсов и карелов, везущие железо, рыбу и пушнину. Купеческие дворы, которые остались целыми после зимнего нападения, уже были оживленными и полными различного люда, а те, которые сгорели, срочно восстанавливались плотницкими артелями из Новгорода.
И скоро нам стало уже не до питья медов. Множество гостей во граде – много и проблем. Приходилось ходить по харчевням, открывшимся с приходом купцов, и разнимать не в меру драчливых конкурентов или просто лихих людей.
Посадник внимательно наблюдал за мной, и как я ни старался скрыть своих навыков, командирство из меня так и перло, и вскоре я, при всех своих не очень хороших данных с оружием, стал десятником. Надо сказать, мои подчиненные быстро просекли, что со мной им гораздо лучше, потому что, как правило, только один мой вид в боевом облачении прекращал начинающиеся разборки. Недавние враги, боязливо косясь на мрачного меня, упирающегося шишаком шлема в потолок, быстро разбегались в разные стороны. Но иногда, – наоборот, мой вид вызывал у особо мощных индивидуумов желание подраться, – вот таких мы быстро упаковывали и доставляли в холодную, а эта комната полностью оправдывала свое название, потому что была пристроена рядом с посадским ледником, в котором хранились продукты. И пребывание в этой комнатушке очень быстро приводило в себя самые горячие головы.
Шло время, от Яровида не было ни слуху ни духу, и я начинал думать, что пора устраиваться в этом мире основательней. Мои боевые навыки росли, опытные дружинники с удовольствием занимались со мной, но большинство из них были слишком мелковаты, один только Ратибор мог выдержать мои тяжелые удары учебным оружием.
Отношения с посадником были неплохими, и я рассчитывал, что с его поддержкой могу неплохо устроиться в здешней жизни.
Но все, как всегда, испортила женщина. Дочь посадника стала появляться везде, где только можно, чтобы лишь увидеть меня. Когда это началось, мои подчиненные частенько проходились по этому поводу, намекая, что вскоре у меня будет богатый тесть, но постепенно всем стало не до смеха. И даже Ратибор потихоньку предупредил меня, чтобы я вел себя осторожней. Да я и сам все понимал: зачем посаднику, занимающему немалое положение в Новгороде, в зятьях безродный бродяга без гроша за душой, хоть и здоровый, как лось?
А Евдокия между тем не унималась, и, похоже, Павлу об этом стало известно, потому что он стал косовато поглядывать в мою сторону. Пришлось обратиться к нему и прямо высказать свое мнение о ситуации – мол, в зятья не рвусь, свое место знаю, а вот уехать на время куда-нибудь было бы неплохо, ведь правильно говорят: с глаз долой – из сердца вон.
Посадник, довольный таким правильным осознанием мною своего места, быстро договорился с киевским купцом Никандром, чтобы тот взял меня в охрану на обратную дорогу. Озадаченному купцу он прямо сообщил причину, по которой просит за меня, тот долго смеялся и перестал, только увидев, что Павел скоро схватится за меч. Но согласился взять меня без долгих уговоров. Так как я в качестве знатока опасных мест, волоков и всего прочего ничего собой не представлял, наняли меня обычным рядовым охранником, но восхищенный моими габаритами купец надбавил мне на одну ре́зану[1] больше остальных.
Сборы не представляли трудностей, так как все, что у меня было, я носил с собой. Одежда и доспехи были свои, купленные на деньги, полученные от продажи взятого зимой хабара.
Лодья у купца была не очень большой – метров двенадцать в длину и пять в ширину. Трюмные помещения были забиты товарами, купленными в Аладъеки, сам купец ютился в крохотной каютке на корме. Ну а экипаж и охрана по-простому расположились на палубе, где имелся только навес для укрытия на случай дождя.
Насколько я понял, путешествие предстояло не очень опасное, по крайней мере, перед отправкой все мои попутчики были веселы, и никакой тревоги на их лицах я не замечал. Стояло знойное лето, ветра почти не было, поэтому весь экипаж сидел за веслами, выгребая против течения Волхова. Я тоже взялся за рукоятку и под удивленными взглядами товарищей один выгребал огромным веслом. Уже смеркалось, когда мы остановились на стоянку. Пока наш кашевар готовил поесть, наш старший Егорий, потрепанный жизнью воин со шрамами на лице, быстро осмотрел место стоянки и распределил очередь в охрану. Мне, как всегда, досталось самое нелюбимое время в последней трети ночи, когда вечернее тепло уже исчезает, становится зябко и сыро и хочется забиться в тепло и спать. Я завернулся в войлок и, сев на пригорок подальше от потухшего костра, досидел на нем до рассвета, прислушиваясь к тихому шуму леса и плеску волн. Утром же с удовольствием первым выпил горячего сбитня, приготовленного проснувшимся кашеваром, и завалился спать, пока меня не пихнули в бок садиться за еду.
Волхов мы прошли без приключений, изредка останавливаясь в редких деревнях прикупить свежей дичи и рыбы. В Ильмене задул ровный северяк, и мы с удовольствием шли под парусом, отдыхая от весел. Но в устье Ловати ветер опять стих – и вновь весла и весла. Мужики смотрели на меня с уважением: ведь я один крутил весло, которым гребли два человека. Зато мои старания были отмечены и кашеваром Ильей, который отвешивал мне в деревянную плошку двойную порцию кулеша или рыбы.
– Не, Костяй, – говорил он. – Ты точно из нурманнской породы, правда, я и у них таких здоровяков не видал.
На волоках Никандр торговался с мужиками до последней ве́верицы[2], хотя все знали точную цену каждого волока. На мое сказанное вскользь замечание, что зря только время теряем, он с усмешкой произнес:
– Не понимаешь ты ничего. Да если я торговаться не буду – какой же я гость торговый? Да я сам себя уважать не стану.
Опять мы медленно, на веслах поднимались вверх по Западной Двине, и я уже с надеждой ждал, когда же мы пойдем вниз по Днепру, не трогая этих весел, отполированных до блеска нашими мозолистыми руками.
Вечерами после ужина нас развлекал Егорий своими рассказами о службе в княжеской дружине, о сражениях с печенегами и половцами. Я упросил его научить меня работе с кистенем, которым он владел как фокусник, и мы по утрам развлекали своих товарищей, скача в доспехах по мокрой от росы траве и дико крича при удачных ударах. Незаметно прошло плавание по Двине – и вот опять волок, и наконец наша лодья плюхнулась с катков в воду Днепра, и теперь уже можно было идти под парусом вниз по течению, а веслами пользоваться только для маневров.
