— Смотри, — Арчегов ткнул пальцем в расстеленную на столе карту. — В Сибири осталось только два крупных очага партизанщины. На Алтае мы еще полгода возиться будем, хорошо, что тридцать тысяч крестьян к труду вернулось. У Рогова и Мамонтова тысяч десять повстанцев под ружьем пребывает, но мы их с трех сторон уже качественно обложили. С Тасеевым и Степным Баджеем покончено, Щетинкин убит, отряды Кравченко ушли в Урянхайский край. Там мы их и добьем к зиме: с севера — енисейские казаки, с юга — монголы барона Унгерна.
— Это если урянхи красным не помогут!
— Не должны помешать. Их нойоны прекрасно понимают, чем дело может окончиться, — это ведь белые в Сибири победили, не красные. Хотя вряд ли они предполагают, в каком отчаянном положении мы находимся. Но ликвидировать к весне эти два последних очага сможем.
— Ты забываешь про шайку Бурлова на Ангаре.
— Нет, не забыл. Его сейчас в тайгу загоняют, думаю, что смогут вскоре добить. Свои лучшие подразделения туда бросили, да и новое оружие заодно в боевых условиях испытаем. Нет, на Ангаре к зиме с партизанами закончим, тут затягивания не будет. Меня больше Амур беспокоит!
— А Восточное Забайкалье?
Задав этот «больной» вопрос, Михаил Александрович склонился над картой. Междуречье Шилки и Аргуни и широкая полоса вдоль Амура, от верховьев до самого устья, были покрыты густой багровой сыпью, словно больной корью на последней стадии, от лечения которого отказались даже те врачи, что неисправимыми оптимистами являлись.
Ужас какой-то, несмотря на огромные средства и большую поддержку, что оказывают старожилы и казаки, отшатнувшиеся от восстания за полное прощение. И — что скрывать — щедрыми посулами наделения их кабинетной, то есть бывшей царской, землей и возмещением ущерба государственными облигациями.
Число тамошних партизан втрое уменьшилось после таких принятых мер. И староверы с казаками в борьбу с партизанщиной стали более охотно включаться. Оно и понятно — в сельском обществе всегда найдутся здоровые силы, которым нужно спокойствие и порядок. Устали чисто по-человечески забайкальцы от революции за эти три долгих года, просто надоела она им до отрыжки.
Только многовато оставалось и тех, кто драться будет до последнего. Особенно бывших каторжан, выпущенных на свободу революцией, и прочего криминального элемента, который за последние полгода пережил энергичное и безжалостно истребление, что провела государственная власть, пользуясь военным положением. Да и упертых красных, не слушающих московских призывов, было неимоверно много, и штык в землю втыкать они отнюдь не собирались.
— Их еще до десяти тысяч. Возиться будем долго. Дай Бог следующим летом с ними управиться, — подвел черту генерал и нахмурился: — Если не сможем мир с большевиками хотя бы еще на год продлить, то худо будет. Очень плохо — незатушенные угли снова в костер превратятся. И тогда нам хана полная будет: в тылу пожар, с фронта — красные.
— На Амуре еще хуже, — задумчиво пробормотал монарх, разглаживая пальцем усы.
— Мы весной там только города держали, и то с трудом, — согласился с ним генерал и, немного подумав, негромко добавил: — Хорошо, что большую часть Приморья за собой закрепили, а иначе бы совсем туго стало. Нет, война с большевиками нам сейчас абсолютно не нужна, мы ее с треском проиграем, вдребезги, пока в нашем тылу такое творится. Надеюсь, ты это хорошо понимаешь, Мики?
— Более чем, — устало согласился Михаил Александрович, продолжая разглядывать карту. — На партизан хватит сил и средств, а вот большая война с коммунистами может стать для нас фатальной.
— Вот и хорошо, что понимаешь. А раз так, то согласишься со мною, что единственный шанс для нас заключается в том, чтобы спасти революцию. Я имею в виду мировую. Пока большевики будут заняты в Европе, у нас есть время хорошо подготовиться. Так что…
— Даешь Берлин и Париж, — усмехнулся Михаил Александрович. Вот только улыбка на губах у него вышла слишком натянутой, словно маска древнегреческого сатира…
Новочеркасск
— Что, «съели» казаков?! Нате, выкусите! То ли еще будет в ближайшее время! Такое начнется…
Атаман Всевеликого войска Донского генерал-лейтенант Петр Краснов воинственно распушил усы и прошелся по кабинету, вспоминая минувшие два года. Какое было время?!
Не дай Бог снова пережить подобное!
Весной 1918 года генерал скрывался в казачьей станице, прячась от хозяйничавших на Дону красных. Тяжкие были дни… Но полезные, ибо революционный дурман быстро выветрился из голов станичников, и казаки, поголовно взявшись за шашки, вышибли красных из всех южных округов.
Собранный именно из рядовых станичников «Круг спасения Дона», названный политическими болтунами «серым», именно ему, генералу Петру Николаевичу Краснову, вручил тяжелый атаманский пернач и отдал почти неограниченные права, которыми атаман умело воспользовался.
Военизированный уклад жизни донского казачества позволил уже к июлю сформировать десятки конных полков и пеших батальонов — несмотря на неоднократные попытки красных разоружить в семнадцатом году идущие с фронта казачьи эшелоны, донцы сдавать свое оружие не желали, так что даже пушки с пулеметами до дома доставили. А потому казачья армия уже через пару месяцев смогла выбить красногвардейские отряды, полностью освободив войсковую территорию.
Это был звездный час атамана Краснова — он стал главой первого в истории казачьего государства, признанного другими державами. Хотя их перечень являлся кратким, а первое место в нем занимала Германия и ее немногочисленные союзники.
Краснов даже отправил к кайзеру Вильгельму II Зимовую станицу — так издавна называли на Дону посольства. Заключенное в Берлине соглашение позволило донцам бесперебойно получать от немцев оружие и боеприпасы, а в обратном направлении в голодающую на карточках Германию пошли эшелоны с казачьим хлебом.
Германцы здорово выиграли на поставках. В обмен на чрезвычайно нужное для Второго рейха продовольствие они делились патронами и гранатами, винтовками и пулеметами, пушками и снарядами. Не скупясь отдавали донцам… захваченные у русской армии трофеи. Много побросали солдатики складов, вооружения и прочего имущества, хватило и казаков снарядить, и гетманскую опереточную армию, с ее стрельцами, одетыми в просторные шаровары, необъятные, как Черное море.
Щедро делились германцы, но про запас осталось еще больше. Причем столько, что противоборствующие стороны долго междоусобную войну вели. Да еще вечно голодранцы-поляки (хоть и с неприкрытой задницей, но ведь пан, никак иначе) на старых русских складах разжились имуществом, таща, будто шелудивые тощие крысы, все, что в вороватые руки попадалось.
