Впрочем, это мичмана не интересует. Он занят – старается встать на ноги. Нужно снова дойти до переговорных труб и приказать разворот – ведь машина каким-то чудом все еще работает, под кормой исправно вращается винт, и чудом держащийся на воде обломок корабля уверенно идет в океан… На полном!
Дым еще одного броненосца медленно наползает справа, из-за берегового изгиба. «Невский» превратился в руину, и теперь капитан-лейтенанту Копытову принимать командование отрядом. Что ж, инициатива наказуема исполнением – если на русском флоте и есть человек, который может сказать, что это он придумал американскую экспедицию, так это он, Николай Васильевич Копытов, и есть.
Излишней инициативы на флотах – особенно в мирное время – не любят. Капитан-лейтенант успел побывать в отставке – из принципа. Успел погреметь в газетах – больше в катковских «Московских ведомостях». С тем же Катковым ездил к Герцену и, видимо, что-то заронил в мятежную душу. А потом идею востребовали – и, спасибо прессе, не забыли и беспокойного отставника. Вернули. Дали второй по силе корабль в эскадре. Грех жаловаться… да пришлось Николаю Васильевичу жить со славой единственного на русском флоте капитана-политикана.
Теперь начинался третий бой за день, четвертый за две недели – и четвертый в его жизни. Крымская война прогрохотала мимо Копытова, честно отстоявшего свое в Кронштадте. А теперь свалилась на плечи целая эскадра. Но за докладами, рапортами и отдачей приказов обнаружилось, что ни страха, ни, паче того, неуверенности нет в нем и в помине. Капитан успокоился.
Дым приближающегося броненосца совсем близок. Минута – и он явится на сцену, еще четверть часа – и выйдет на дистанцию стрельбы. Что ж… Отряд – три корабля, у «Варяга» неполадки в машине – собран. Тыл – спокоен. Теперь можно, прикрывая поврежденные корабли, медленно откатываться мористее.
Два сигнала пришли почти одновременно. С флагмана – «Передаю командование» и с фортов. Когда сигнальщик крикнул о сообщении с берега, Копытов не поверил ушам – настолько разуверился в благополучном исходе переговоров.
– Читай! – приказал сигнальщику.
«Следуйте прежним курсом!» – пугало сердце.
– Чарлстон приветствует русских героев! – сообщили флажки с берега.
– Помедленнее они никак не могли… – сварливо буркнул новоявленный командующий эскадрой.
– Броненосец с зюйда! – сообщили с марсовой площадки.
Лесовский бы его узнал… Единственный высокобортный батарейный броненосец во флоте Севера. Такие же пушки, что в мониторах были установлены в башни, «Нью-Айронсайдз» гордо нес по старинке, вдоль бортов. Зато их было не две, а пятнадцать. А толку?
Береговые укрепления острова Салливен взорвались мощным орудийным залпом. Из гавани показали низкие носы и угловатые казематы «Чикора» и «Палметто Стэйт» – корабли маленькие, но броненосные, укрыв избитую, но непобежденную эскадру вновь обретенного союзника.
…Среди искореженных досок мелькнула свежей царапиной медь. Один из матросов наклонился, поднял.
– Вашблагородие… Часы адмиральские, родне передать. Идут!
И удивленно покачал головой.
Время адмирала Лесовского не остановилось. Сам он исчез, растворился в громе залпов и вспененных ядрами волнах, но время его эскадры только начиналось.
Интермедия
Мэриленд, мой Мэриленд…
У генерала Стюарта – Мэрилендского, не путать со знаменитым Джебом – рука устала махать встречающим горожанам. Не от того, что путь устилают розами восторженные толпы, хотя встреча куда как теплей, чем в прошлом году. Просто напомнила о себе рана, целый год не желавшая заживать… Из плеча словно нитки дергают. И все-таки он снова шагает по родной земле, а женщины ищут сыновей, мужей и братьев в поредевших рядах бригады. А не найдя – плачут или смеются на груди кузенов, свояков… просто соседей.
– Он жив, мэм. Просто в дальнем разъезде.
– Он жив. А рана – ерунда. Сущая царапина. Сейчас, наверное, все дамы Ричмонда борются за внимание вашего сына.
Но бывает и третий ответ. В строю много пустых мест. Год без отечества. Год без подкреплений. Но теперь четыре мэрилендских полка Конфедерации больше не сироты. Они входят в Балтимор первыми. И это лучшая гарантия того, что не будет ни грабежей, ни насилий. Пусть все видят – мы ничего не завоевали. Мы просто вернулись. Туда, откуда сбежал купленный конгресс, – в этом городе они голосовать против сецессии не рискнули бы. Потому собрались во Франклине… и чего стоит такое голосование? Здесь же камнями и дубинами пытались остановить ряды в синем. Здесь арестован мэр, а на новых выборах голосовали наведенные на город пушки генерала Батлера. Здесь поднимались на воздух мосты, отсюда бежали мужчины – за Потомак, на Юг. Четыре полка, шесть батарей – и это хорошие полки и батареи. Жаль, что за год они поредели.
Два месяца назад сапоги были у каждого третьего, а офицеров от солдат можно было отличить разве по количеству заплат на мундирах. Но по дороге встретилось столько складов… Теперь они – женихи. Северяне были столь запасливы, что нашелся даже серый краситель.
Гремят по булыжникам башмаки луизианских зуавов. «Тигры!» За этими глаз да глаз. С них станется сжечь город ради одной репутации головорезов. В свое время они охотно теряли зубы в схватках с виргинскими артиллеристами ради ученой собаки… Вот, кстати, и пес: бодро бежит рядом со строем. Да еще штуки успевает выделывать.
– Чирик, какой сейчас настрой у мистера Линкольна?
Пес пригибает голову к земле и принимается потешно ковылять на трех лапах, пытаясь четвертой – раненной в перестрелке – закрыть глаза в притворном ужасе. Да еще и подвывает тоскливо.
– А у Джеффа Дэвиса?
Собаку словно подменили. Чирик вытянулся кверху втрое и потрусил рядом с хозяевами на выпрямленных лапах, задрав голову, как волк к Луне.
– А у Дика Тэйлора?
Пес стал обычной собакой, но принялся суетиться, то забегая вперед, то отставая, да еще и полаивая на солдат. Все верно, командир бригады наверняка замотался, подгоняя усталых людей.
– Генерал, вас просили за ними присматривать, так?
Скажи «да», так пристрелят. Не вынимая пистолета, через мундир. Скажи «нет» – не поверят, да еще и трусом сочтут.
– Да.
– Тогда вам повезло. Сегодня у нас ранцы полные. Но вот через недельку – смотри не смотри – наверстаем!
