Под крылом самолета… нет, не пела, о чем ей петь, мертво молчала тундра. За это ее и любил Палач, за молчаливость и безнадежность. Человек тундре не нужен, чужд и неинтересен. Палач к людям относился, как известно, схожим образом. Он рано и интенсивно начал жить. Сверяя свои ощущения от окружающего мира с впечатлениями Бодлера и Лотреамона.
Оттого любая практически человекоособь казалась ему исчерпанной, если точнее — вычерпанной до дна злым демиургом. А в этой пустоте барахтались такие черви, что мама не горюй. Не снилось созерцаемое им, пожалуй, даже обкуренному создателю «Цветов зла».
Перебрав несколько вариантов ухода от излишне пристального внимания спецслужб, Федор остановился на предложении, сделанном ему буквально неделю назад родственником одного армяно-российского олигарха, которого он некогда охранял в Африке. Тот пытался (и небезуспешно) разграбить местные алмазные месторождения. А международная бригада наемников защищала армянина и его подручных от праведного гнева тамошних каннибалов.
Самвел Мартиросов (так звали родственника) пока олигархом не стал, но уже был генеральным директором крупной нефтедобывающей компании. При разработке нового месторождения на Ямале у его структуры возникли непредвиденные сложности с местным населением. Ненцы, обычно вполне покладистые, особенно если им обеспечивался регулярный подвоз «огненной воды», на этот раз «уперлись рогом», всячески препятствуя работе геологов и буровиков.
Посреди весьма перспективного в смысле нефтедобычи болота возвышалась сопка. Она и ее окрестности, по заявлениям шаманов, были священны. Белому человеку вступать на эту землю запрещалось. Мракобесы сменяли друг друга в карауле на сопке. По рации они держали связь с сильно уважаемым общественностью краеведом, грозившимся в случае силовой акции произвести акт самосожжения прямо в здании местной администрации, в туалете которой он и забаррикадировался.
Два бывших чекиста из службы безопасности нефтяной компании, собиравшихся под покровом ночи нейтрализовать караульного шамана, бесследно исчезли сразу же после того, как обрисовали Мартиросову план операции.
Это происшествие уже всерьез напрягло Самвела Карапетовича, и он полетел в Москву советоваться с влиятельным родственником. Тот в качестве крупного специалиста по разводке аборигенов порекомендовал ему Палача. Они пообщались, и Федор обещал подумать. И теперь, разумеется, надумал.
Москва. 1947 год— И что, как все это интерпретировать, друг мой? — поинтересовался Берия. Видно было, что даже неистребимый нарком не на шутку озадачен.
— А я еще до операции докладывал вам о Говарде Филлипсе Лавкрафте, — отчеканил Николай. — Анализ ситуации давал понять, что без него там не обошлось…
— Ну да, ну да, но он же писателишка какой-то, бредни писал, умер в 37-м.
— Уверен, что это легенда, разработанная СС, — заметил Николай. — Лавкрафт никогда не скрывал своих симпатий к фашизму. К тому же он был реально на связи с разными паранормальными сущностями. Какие тайные общества ему таковую обеспечили — вот это ясно не вполне. Но в любом случае очевидно, что нацисты вывезли его в Антарктиду и с его помощью вступили в контакт с монстрами доисторическими по возрасту, демоническими по всем базовым характеристикам. Расшифрованные с их помощью письмена древней цивилизации, центры которой сокрыты сейчас под антарктическим панцирем, помогли фашистским недобиткам усовершенствовать свои дисколеты. Именно так и могут быть интерпретированы сведения, полученные от захваченного моей группой пилота.
— А чо ж ты живым-то его не довез? Запытал, живодер, по дороге? — с недоверчивой ухмылкой буркнул Берия.
— Он и так был уже почти в агонии, когда мы за него взялись. Вы же знаете, что в ходе последовавшего за его захватом боя с дисколетами погони две трети моей группы было уничтожено и сам «язык» смертельно ранен. Тем не менее экспресс-допрос на полярной станции позволил получить вышеизложенную информацию.
— Но реальную-то их мощь и боеготовность ни хрена мы оценить не можем, — взорвался Берия. И озабоченно зашагал по кабинету.
— Ладно, Коль, — смягчившись, продолжил нарком через пару минут. — В любом случае атомную программу надо форсировать, чтоб если что ебануть ракетой по этой Антарктиде гребаной… А тебе там, кстати, очередная Звезда Героя полагается. Завтра вместе с премиальными получишь.
— Служу Советскому Союзу! — рявкнул Кузнецов.
Подмосковье. Подземный полигон. 201… годРазмораживался Волк очень медленно и постепенно. Наконец с мозга оборотня сошло ледяное оцепенение, и он снова обрел способность воспринимать окружающий мир. Волк находился в боксе без окон и дверей. Тусклый лиловый свет, резиновые, судя по всему, стены. Он уже был освобожден от стягивавших руки и ноги особо прочных лент из пластика, не подверженного действию каких-либо химических реактивов.
Но члены все равно не повиновались. Доза и способ заморозки были строго рассчитаны. На нервную систему она действовала очень избирательно. Когда оборотня начнут кромсать скальпели пытливых исследователей, он должен все чувствовать, но быть не в силах пошевелиться. При этом ставилась задача не столько причинить объекту изучения максимальные страдания, сколько иметь возможность работать с внутренними органами в их реальном режиме функционирования.
Волк завыл протяжно и дико в тоске по несбывшемуся. Страх, отчаяние — все эти убогие человеческие понятия не могут выразить ужас зверя, обреченного на недвижное ожидание муки.
Внезапно он ощутил странную вибрацию. С каждой секундой она усиливалась. Вибрировали не пол, не стол, на котором он лежал, но он сам. Подозрительный жар охватил его. Вой Волка перешел в какой-то щенячий визг от нестерпимой боли, сопровождавшей резкий переход от глубокой заморозки к состоянию цыпленка-гриль.
Кости, мясо, кожа сплавлялись воедино, превращаясь в пластичную массу, вытягиваемую, скручиваемую жгутом какой-то страшной, неведомой силой. Рухнула на пол решетка, закрывавшая отверстие вентиляционной шахты, и оттуда в бокс вползла иссиня-черной кляксой тяжелая липкая тьма. Она обволокла Волка, превратив его в смоляной кокон, который, плавно убыстряя обороты начал вращаться. Затем он завис в пространстве и, продолжая вращение, извиваясь, вполз в черную дыру шахты.
Буквально как только последние лохмотья тьмы с чавкающим звуком засосало в вентиляцию, двери бокса распахнулись, и на пороге возник потирающий от возбуждения и предвкушения руки Мефодий Порфирьевич Петров в сопровождении группы ассистентов. Нет, он отнюдь не был садистом. Им владел вполне оправданный в его положении энтузиазм исследователя. Пытливого естествоиспытателя, призванного разгадать увлекательную научную шараду.
