Это была болезнь, болезнь против логики, против здравого смысла. Это был психоневроз, обнаружить который поначалу было не так-то просто.
Поведение человека в основном оставалось разумным. Поступки ничем не отличались от поступков нормального, здорового человека. Силы иного порядка - общественные, социальные - воздействовали в первую очередь и определяли характер поведения. И только иной раз в поступках обнаруживалось какое-то "чудачество", какая-то странность.
Это чудачество в особенности было заметным в мелочах повседневной жизни.
На кровати было удобней спать, но я чаще спал на диване.
Удобней было есть за столом. Но я ел стоя, торопливо, иной раз на ходу. Стоя и торопливо мылся в ванне. Тщательно закрывал двери моей комнаты, страшась неизвестно чего.
Я делал десятки странных поступков. Они казались вздорными, нелогичными. Но в них была своя железная логика, логика человека, который желает избежать встречи с "больными" предметами. Только лишь в этих встречах можно было обнаружить болезнь.
Быть может, в дальнейшем по странным поступкам человека, по его чудачествам врачи будут восстанавливать картину его болезни, будут находить истоки его бреда. Быть может, это будет проще, чем искать причину в снах. Ибо все поступки "чудака" инфантильны, и они почти в точности воспроизводят сцены из младенческой жизни.
Был период, когда меня страшила улица. Я стал избегать ее. Перестал ходить пешком. Поначалу это казалось чудачеством. Однако за этим чудачеством лежала "целесообразность". Дома меньше опасности. На улице - коровы, собаки, мальчишки, которые могут Побить. На улице можно заблудиться. Можно потеряться, исчезнуть. Могут украсть цыгане, трубочисты. Могут задавить экипажи, машины. Вне дома - вода, война, газы, бомбы, самолеты…
Нервные связи соединяли улицу с десятками бед.
Условные доказательства опасности улицы были многочисленны. Улица и опасность стали тождественны. Связь между ними неразрывна. Обилие доказательств привело к финалу - страх и желание избежать улицы. Именно на улице я впервые испытал страх.
Улица несла с собой доказательства опасности. Условные нервные связи соединяли и женщину с множеством бед.
Борьба и противоречия в области чувств здесь были еще более велики. Но и борьба и противоречия отнюдь не шли по нравственным путям.
Фрейд считает, что в женщине мы видим обычно мать или сестру. И вот причина запретов и торможения. Цивилизация и мораль - вот, дескать, беды, которые приводят человека к страданиям. Нет сомнения, что первые впечатления ребенка, первые возникшие ощущения могут относиться К матери и сестре. Это естественно. Но конфликт создает не только эта нравственная категория и не только страх наказания, конфликт возникает при встрече с "больными" предметами. Больные предметы олицетворяют мать и в дальнейшем женщину. Не эрос и в связи с этим нравственная борьба несет торможение. Торможение возникает от страха, который условно связан с больными предметами.[3]
Не эдипов комплекс, а нечто более простое и примитивное присутствует в наших бессознательных решениях.
Нет сомнения - нравственная борьба существует, и она может быть велика, но не она создает болезненный конфликт, не только она определяет характер болезни, характер поведения.
Условные связи и условные доказательства опасности - вот что определяет дело. Обилие и точность условных доказательств - вот что создает и усугубляет болезнь.
Причем, достигая максимума, эти доказательства заставляют полностью отказаться от встречи с "больными" вещами.
Вот почему катастрофа чаще всего происходит не в юношеские годы, она приходит в зрелом возрасте: в 35-40 лет. До этого человек как-то обходится, маневрирует, избегая больных предметов: Они еще не в полной мере устрашили его.
Но обилие "доказательств" лишает последних надежд.
Как известь при склерозе откладывается в наших артериях и ломает их, так и эти доказательства, откладываясь и нагромождаясь в нашей психике, устрашают нас, изолируют от жизни, омертвляют ткани, кастрируют и ведут к гибели.
Вот где, быть может, одна из причин раннего увядания, ранней смерти, дряхлости.
Нет сомнения, это был весьма тяжелый случай психоневроза. Задеты были главные артерии, по которым струилась жизнь.
Еда и любовь, вода и карающая рука предопределяли печальнейший финал. Гибель была, казалось, неизбежна. Гибель от холода, страха и, может быть, даже от жажды. Страх наказания и мания преследования могли иметь место в финале.
Этот финал легко было назвать психической болезнью. Между тем, это был всего лишь бурный ответ (верней: комплекс ответов) на условные раздражители. Причем ответ целесообразный с точки зрения бессознательной животной психики. В основе этого ответа лежал оборонный рефлекс. В основе ответа была защита от опасности…
Разум не контролировал этот ответ. Логика была нарушена. И страх действовал в губительной степени.
Этот страх цепко держал меня в своих объятиях. И он не сразу оставил меня. Он сжимал меня тем сильнее, чем глубже я проникал в тот поразительный мир, законы которого я так долго не мог понять.
Но я проник за порог этого мира. Свет моего разума осветил ужасные трущобы, где таились страхи, где находили себе пристанище варварские силы, столь помрачавшие мою жизнь.
Эти силы не отступали, когда я вплотную подошел к ним. Они приняли бой. Но этот бой был уже неравный. Я раньше терпел поражения в темноте. Не зная, с кем я борюсь, не понимая, как я должен бороться. Но теперь, когда солнце осветило место поединка, я увидел жалкую и варварскую морду моего врага. Я увидел наивные его уловки. Я услышал воинственные его крики, которые меня так устрашали раньше. Но теперь, когда я научился языку врага, эти крики перестали меня страшить.
И тогда шаг за шагом я стал теснить моего противника. И он, отступая, находил в себе силы бороться, делая судорожные попытки остаться, жить, действовать.
Однако мое сознание контролировало его действия. Уже с легкостью я парировал его удары. Уже с улыбкой я встречал его сопротивление.
И тогда объятия страха стали ослабевать. И наконец прекратились. Враг бежал.
Но что стоила мне эта борьба!
Я валялся в постели. Мое оружие - бумага и - карандаш - лежало рядом со мной. И у меня иной раз не было даже силы поднять мою руку, чтобы взять их снова.
Казалось, жизнь оставляет меня.
Как сказано у Гете:
Кто хочет что-нибудь живое изучать,
Всегда его сперва он убивает.
Я был убит, растерзан, искромсан, с тем чтоб снова возникнуть из праха.
