— Что делать с Этруском? — спросил Зосим. — Не надо, чтобы кто-то еще знал.
— Я обещал простить ему кражу кувшина, — отозвался Клодий. — Я прощаю. Пусть завтра поутру мерзавца отвезут в Альбанскую усадьбу и там держат в эргастуле[38] до тех пор, пока дело с письмами не разрешится.
— Даже не верится, что нам все удалось. — Зосим позволил себе улыбнуться.
— Про народного трибуна ты хорошо придумал. Что скажешь, может, мне, в самом деле, стать народным трибуном? Я бы стал отличным народным трибуном! — заявил молодой патриций. — Жаль, не могу. Народными трибунами избирают только плебеев, а я патриций.
В Рим они въехали через Флументанские ворота. Впереди гнали стадо на Бычий рынок.
Клодий колотил в двери регии[39] с такой яростью, как будто ломился не в жилище великого понтифика,[40] а к себе домой после очередной попойки. Наконец испуганный привратник соизволил приоткрыть дверь.
— В чем дело? — спросил он дребезжащим голосом. — Пожар?
— Публий Клодий Пульхр — к Гаю Цезарю! — выкрикнул Зосим.
Однако привратник прежде выставил полотняный фонарь[41] и принялся внимательно оглядывать гостя.
— Ладно, хватит! Ты все равно не знаешь меня в лицо! — Клодий бесцеремонно отстранил жалкого охранника и вошел, Зосим остался снаружи.
Цезарь уже вышел в атрий, слуга принялся спешно зажигать светильники сосновой лучиной.
— Пусть он уйдет! — Клодий дернул подбородком в сторону раба.
Тот глянул вопросительно на господина и, дождавшись кивка, удалился, демонстративно прикрыв за собой дверь. Наверняка приник ухом к решетке на двери с другой стороны.
Клодий молча протянул великому понтифику запечатанный свиток.
— Что это? — Цезарь умело изобразил удивление.
— Письмо, — Клодий решил подыграть Цезарю. — Остальные послания отправлены консулу Цицерону.
Цезарь внимательно рассмотрел свиток, потом сорвал печать и разбил ее рукоятью кинжала. Письмо развернул, но читать не стал, лишь удостоверился, что это его почерк. Затем поднес свиток к огню светильника. Папирус радостно вспыхнул.
Цезарь швырнул горящий комок на каменный пол и вдруг рассмеялся:
— Глупо было доверять этому человеку. Вот только… Хотел бы я знать: готовы люди умереть за безнадежное дело?
— Они не считают дело безнадежным. Планируют получить не смерть, а власть.
— А ты чего хочешь? Власть? Деньги? — Гай Юлий прищурился, как будто он сейчас, немедленно, предлагал Клодию миллионы.
Хотя в Риме все знали, что у Цезаря нет ни асса, а есть лишь огромные долги.
— Деньги! — усмехнулся Клодий. — Они всегда появляются сами собой и так же мило уплывают. Я думаю о другом. Мне нужна амицития.[42] Твоя.
— Разве я так могуществен, что ты ищешь моей дружбы? Я — потомок Венеры, но мой род давно уже ушел в тень обыденного.
— Вместе мы сможем многое. Это я тебе обещаю. — Опять в голосе Клодия мелькнуло едва заметное превосходство.
— Насколько я понял, у меня нет возможности отказаться от твоей дружбы?
— Ну да, — кивнул Клодий. — Мы, как истинные друзья, будем обмениваться благодеяниями.
Великий понтифик улыбнулся:
— Возможно, мои благодеяния тебе не понравятся.
— Я выдержу, — засмеялся Клодий.
Тут в атрий выбежала молодая женщина в длинной, ниже колен, шерстяной тунике. Поспешность ее была явно напускной: она не забыла причесать волосы и нарумянить щеки, а на плечи накинуть шарф из тончайшей восточной ткани.
— Ах, милый, что-то случилось? — Женщина кинулась к Цезарю. Но при этом как бы ненароком бросила взгляд на Клодия.
Была она молода и мила: невысокого роста, как и большинство римлянок, круглолицая, темноволосая. Не худенькая — матрона и не может быть худышкой. Этакая пышечка. Ягодицы весьма округлы, так и играют под туникой. Ноги, правда, коротковаты.
— Ну что же ты так перепугалась, Помпея! Публий Клодий зашел предупредить меня, что Город охраняет ночная стража и нам нечего бояться. — Цезарь разговаривал с женой ласково и покровительственно, как с ребенком.
Возможно, она была не слишком умна. Но уж точно — лукава.
Помпея склонила голову, из-под густых ресниц вновь стрельнула глазами, куда красноречивее прежнего.
— Публий Клодий так о нас беспокоится, — проворковала матрона.
— Публий Клодий — наш друг, и мы всегда рады видеть у себя дорогого гостя. — Цезарь смотрел на собеседника с улыбкой. Но Клодий подозревал, что Цезарь может имитировать все — даже доброжелательность во взгляде.
Картина IV. Конец заговора
Интересно, на какие средства живет Гай Цезарь? Ведь диктатор Сулла конфисковал его имение, когда Цезарь отказался развестись с женой Корнелией. Была у Суллы такая слабость — устраивать браки. Этот рыжий Купидон-диктатор с красными пятнами на физиономии заставлял людей разводиться и жениться по его указке. Помпей развелся со своей женой и женился на чужой, беременной. Ну, как же! Сулла назвал его Великим. За одно это молодой полководец согласился бы жениться на собственной бабке. Только Цезарь отказался бросить любимую. Сулла не смог стерпеть подобную дерзость, велел внести имя Цезаря в проскрипционные списки. Имущество непокорного конфисковали, а его самого мог убить любой встречный, готовый услужить Сулле. Клянусь Геркулесом, Цезарь проявил себя молодцом, когда не струсил и не уступил. Фортуна была к нему благосклонна. Когда сулланский патруль однажды захватил его больного, на носилках, где-то в дороге, Цезарь сумел откупиться и уцелеть. В конце концов, Сулла простил бунтаря. Но имение не отдал.
С Корнелией Цезаря разлучила смерть — Танат куда могущественнее любого диктатора.
Из записок Публия Клодия Пульхра
5 декабря 63 года до н. э
В Городе с утра до вечера и с вечера до утра болтали о заговоре Катилины. Рабы и вольноотпущенники были осведомленнее прочих. Оценить, что даст подавление заговора, было пока невозможно. Событие еще длилось, его последствия зрели личинками бунта во времени, еще текла вода в клепсидрах. Цицерон возомнил себя полубогом, но оставался открытым вопрос, как будет выглядеть Цицерон, когда Помпей вернется с Востока. Помпей, любовь к которому перешла в обожание после того, как полководец очистил Внутреннее море[43] от пиратов, теперь разгромил Митридата, злейшего врага Республики. Идя по стопам Ганнибала, Митридат Понтийский мечтал уничтожить Рим, но и этот правитель Востока обломал зубы о римские легионы. Спору нет, обоим врагам Республики улыбалась Фортуна: с Ганнибалом сражались бездарные полководцы, с завидным упорством они губили одну армию за другой и гибли сами, а талантливые, такие как Семпроний Гракх или Марцелл, попадались в нелепые ловушки. И так длилось много лет, пока, наконец, не появился Сципион Африканский и не разбил Пунийца. Митридату Понтийскому лучше любых предателей помогали внутренние римские склоки. Но и Митридат, наконец, пал — упорству и воле Рима не может противостоять никто. Рим всегда получает то, что хочет, — какой бы крови, каких бы сил это ни стоило. Но ведь может статься, что Рим растратит все силы в этой бесконечной борьбе…
Клодий так задумался, спускаясь с Палатина, что не сразу обратил внимание на шум и крики, что доносились из ближайшего дома, то ли из кухни, то ли из перистиля. Кричали так громко, что слышно было на улице. Внезапно дверь кухни распахнулась, наружу вырвался человек, обнаженный и весь в крови. Он споткнулся, упал, вновь кинулся бежать, нелепо размахивая руками. Добежав до Клодия, несчастный рухнул на колени, вцепился в руку патриция и принялся жадно целовать, пачкая слюной и бегущей из носа кровью.
— Спаси… спаси… — шлепали распухшие влажные губы. Слезы бежали по его лицу и смешивались с кровью.
Беглецу было лет семнадцать или восемнадцать, быть может, только вчера он принес на домашний алтарь свою в первый раз обритую бороду. За юношей уже бежали — из той же двери выскочили двое, по всему видно, рабы, оба в серых грязных туниках, с жирными растрепанными волосами, с бронзовыми рабскими ошейниками. На лбу у одного из них синело клеймо, у другого — чернел провал вместо передних зубов. Беззубый шмыгал носом и растирал кровь по лицу. В руке у него был кухонный нож, вполне пригодный для убийства. Клейменый раб держал веревку.
В доме все еще слышались мужские и женские голоса.
Из двери — не кухонной, а парадной, — вышел сам хозяин, в тоге с широкой пурпурной полосой, дородный и седовласый; сразу видно — сенатор.
