— С ними мы не прорвемся, — ответил за всех Матвей Смогулецкий, младший сын быдгощского старосты, который, по его словам, оказался у казаков, чтобы овладеть «лыцарским боем».
Младшие сыновья богатых и бедные шляхтичи отправляются в Запорожскую Сечь, чтобы набраться боевого опыта. После этого их берут на незначительные посты в королевскую администрацию или в личную гвардию богатых вельмож. Усы у Матвея Смогулецкого были с острыми концами и не свисали книзу, и не были заправлены за уши, как у большинства казаков, а боевито торчали в стороны. Телом не очень крепок, но гибок. Держится с гонором. К моему удивлению, ему это прощают. Наверное, за то, что, как говорил мне Петро Подкова, в бою дерзок до безрассудства. Вот только непонятно, как такой дерзкий в плен попал?!
— Тогда они опять в рабстве у мусульман окажутся, — напоминаю я.
— Может, и не окажутся. Мы быстро доберемся до Сечи и вернемся с подмогой, — сообщает младший сын быдгощского старосты.
— Уверен, что не успеете, турки быстрее их обнаружат, — предполагаю я. — Так зачем добру пропадать?! Давайте продадим их туркам, — предлагаю как бы всерьез и, заметив, что мое предложение кое-кому нравится, заканчиваю еще серьезней: — Если уж быть Иудой, то за тридцать серебряников.
Сравнение с библейским героем заставляет смутиться нынешних, но не всех.
— Вам никто не говорил, что на корабле только один командир — капитан, и все выполняют его приказы? — продолжаю я.
— Нам чужие законы не указ! — возражает Матвей Смогулецкий, которому очень хочется покомандовать и которого, как я понял, смутить трудно.
— Но и в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Вы, видать, не знаете, но на флоте принято, что капитан на корабле — второй после бога, — ставлю их в известность. — Так что, пока не доберемся до Сечи, будете выполнять мои приказы.
— А если откажемся?! — задал Матвей Смогулецкий с издевкой вопрос и окинул взглядом казаков, приглашая повеселиться вместе с ним.
— Кто откажется, тот выходит с саблей против меня, — предложил я. — Если останется жив, будет командовать.
Матвей Смогулецкий продолжает кривить губы в презрительной ухмылке, но задора в глазах уже нет. Видимо, не ожидал, что я попру буром на таких крутых пацанов. Сын старосты понятия не имеет, насколько хорошо я владею саблей, а проверить во время поединка не готов. Видимо, дерзость в плену подпрела.
— Братцы, человек он знатный, боярский сын, к тому же, нас из неволи вызволил, — ему и командовать, — разряжая обстановку, предлагает Петро Подкова.
Поскольку никто из них не хочет, чтобы атаманом был такой же простой казак, как он сам, соглашаются подчиняться мне.
— Не прорвемся мы в одиночку мимо Аслан-города! — уже поняв, что проиграл, произносит Матвей Смогулецкий.
— Попытаться все равно надо. Получится — хорошо, нет — степью пойдем, — говорю я и добавляю любимую поговорку Лаврентия Берии: — Попытка — не пытка.
Поговорка пришлась казакам по душе.
— Стоять здесь будем до середины ночи, — информирую я. — Чем бездельничать, вы бы лучше сети поставили и сплавали на остров за сухим тростником, чтобы ночью было на чем рыбу отварить.
Днем дым костра выдаст нас, а ночью, даже если турки заметят огонь, побоятся проверять, кто его разжег, будут ждать до рассвета.
Как понимаю, дурные мысли у них родились от безделья. Появилось занятие — и сразу забыли о своем плане идти по суше. Часть занялась сетью, а остальные, сняв шаровары, но оставшись в рубахах, отправились вплавь на остров. Впрочем, переплыть надо было всего метров десять. Дальше начиналось мелководье.
— Тут раки есть! — радостно сообщил один из казаков, отправившихся на остров, и продемонстрировал темно-зеленого членистоногого длиной сантиметров двадцать.
Это было именно то, чего сейчас не хватало казакам. Сразу прекратив обсуждение планов на будущее и позабыв о тростнике для костра, они бросились ловить раков. Сработал инстинкт добытчика. Я тоже не утерпел. Дно у острова было с обрывчиком, в котором раки и нарыли нор. Ныряешь, засовываешь руку в нору. Обычно они достаточно широки, чтобы пролезла моя рука, и глубиной мне по локоть, иногда меньше или больше. Если там есть рак, то сразу уцепится в руку клешнями. Неприятно, но терпимо. Тут главное — сжать пальцы, чтобы рак не вцепился в перепонки между ними. Иначе будет больно. Раки были крупные и один в один. Видимо, мелкие жили в менее престижном и защищенном районе, под камнями и корягами. В двадцатом веке я таких ловил только раз, в пруду возле птицефермы, расположенной на обрывистом его берегу. Куры частенько перелетали через ограду и оказывались в пруду, так что у раков постоянно на обед было свежее мясо. Хотя предпочитают они падаль. Мне мать рассказывала, что во время войны в реке Молочной было много утопленников, как наших, так и немцев. С каждого снимали по паре ведер раков. Их варили и продавали на железнодорожной станции солдатам, едущим на фронт. Точнее, обменивали на хлеб, сахар, консервы. Солдаты разбирали раков в охотку. Может быть, таким образом присоединялись к поеданию своих врагов, а может быть, своих собратьев. Мне даже приходила мысль, что кто-то мог съесть рака, который ел его родственника.
После захода солнца, пока было светло, я разрешил развести на острове костры и сварить раков и пойманную в сети рыбу. Если нас и заметят, то до темноты вряд ли доберутся. Да и не думаю, что кто-то, на ночь глядя, попрется разузнать, кто и зачем жжет костры на необитаемом острове. Ужинали в темноте, при свете факелов из сухого камыша. Настроение у всех было радостное. Женщины делали вид, что позабыли, как их пытались бросить здесь на расправу татарам. После ужина они долго гомонили, сидя на палубе и отгоняя комаров ивовыми ветками.
Луна стала еще меньше, чем вчера, но облаков почти не было, поэтому светила ярко и с короткими и редкими перерывами. Ее серебристый свет выкрасил реку и берега, придав им схожесть с черно-белым фильмом. Меня не покидало чувство, что я уже видел этот фильм, только не мог вспомнить, где и когда.
Мы снялись с якоря и пошли вверх по реке на веслах. Гребцы работали молча, без обычной веселой и беззлобной пикировки. Днем не успели отдохнуть, и теперь это сказывалось. Впрочем, грести им не долго. До утренних сумерек оставалось часа три. В светлое время суток опять будем прятаться в камышах. И ловить раков, чтобы в голову не приходили мысли о предательстве.
Глава 9
Аслан-город турки и татары называют Ислам-Керменом. Кермен — крепость. Она находится на берегу реки Конские Воды или Конки, которая шириной метров сто и отделяет от татарского берега остров Тавань. Река впадает в Днепр чуть выше острова, поэтому ею называют и этот проток. Конка мелководна, летом ее переходят вброд. Длина острова километров пять, а ширина максимальная метров пятьсот. В этом месте самая удобная переправа в нижнем течении Днепра. Во-первых, всего в дне пути от Крыма; во-вторых, напротив острова русло его шириной всего метров триста пятьдесят-четыреста. Город окружен валом высотой метров пять, по верху которого стена высотой метра четыре из бревен и самана и с девятью прямоугольными башнями, одна на самом берегу Конки. Напротив города, в верхней части острова Тавань, находится деревянная широкая и низкая башня. На башне установлены орудия большого калибра, которые обслуживают наемники-христиане. Татары с презрением относятся к огнестрельному оружию. Это, в конечном итоге, и погубит их. На правом берегу Днепра, напротив нижней оконечности острова, находилась деревня Кизы, огражденная земляным валом высотой метра три. Тех, кто переправлялся с татарского берега сначала на остров Тамань, а потом на правый берег Днепра, течение сносило как раз к этой деревне. С правого берега стартовали напротив башни на острове и прибивались к нижней его оконечности. На более узкой и мелкой Конке течение было слабее, поэтому переправлялись через нее в любом месте. Это касалось только тех, кто пересекал реку самосплавом, не хотел платить перевозчикам — владельцам плавсредств разного размера, от двухвесельной плоскодонки до баркасов-паромов, способных взять на борт арбу, запряженную парой волов. Сейчас на реке была всего одна четырехвесельная лодка с двумя гребцами, которая перевозила с Тавани в Кизы мужчину, женщину и стоявшего в носовой части барана с шерстью редкого светло-коричневого цвета. Баран смотрел прямо по курсу, неотрывно, так сказать, взглядом бывалого лоцмана. Полдень, солнце припекает почти по-летнему, поэтому без острой нужды из дома не хочется выходить. Ни на крепостных стенах города, ни на деревянной башне ни одной живой души, даже часовых не видно. Нет людей и на длинной деревянной пристани у деревни, к которой ошвартовано с десяток лодок и паромов разного размера, причем почти все, в несколько рядов, у верхней ее части. На острове Тавань деревянная пристань намного короче и расположена возле башни.
