галстуках) выглядел чужаком. Старшие школьники, проходившие мимо рыжего мальчишки, посматривали на октябрятский значок с удивлением (будто не понимали, откуда тот взялся здесь, вдали от младшего корпуса). Но с самим Вовчиком многие здоровались за руку (даже некоторые комсомольцы-десятиклассники). Конопатый октябрёнок стоял около дверей, словно волнорез: поток школьников обтекал его с двух сторон. Вовчик заметил меня и Зою — замахал нам рукой, поспешил навстречу, расталкивая плечами и локтями пионеров.
— Идите за мной, — велел нам мальчик.
Зоя попыталась рыжему возразить. Но тот схватил девочку за руку и потащил по школьному коридору. Со стороны они смотрелись забавно: рыжий изображал маленький тягач, а Каховская неуверенно упиралась, но следовала за конопатым октябрёнком, будто автомобильный прицеп. Я последовал за приятелями, соображая на ходу, что именно понадобилось от нас Вовчику (и почему тот ещё не дома: ведь у него в понедельник только три урока). Рыжий привёл нас к актовому залу, остановился. Огляделся по сторонам, будто проверял, не увязался ли за нами «хвост». Ухватился за ручку двери.
— Заходите, — тихо сказал он.
Приоткрыл дверь — затолкнул в зал Каховскую (та едва не свалилась, задев туфлями металлический порог).
— Давай, Миха.
Третьеклассник поманил меня рукой. Я отметил, что Вовчик за учебный день испачкался чернилами (пятна я увидел и на его руках, и на щеке) и раскрасил в синий цвет лучи октябрятской звезды. От ровного пробора, что утром белел в рыжих волосах, не осталось и следа: причёска конопатого мальчишки за три учебных часа обрела стиль «хаос» (эдакий «взрыв на макаронной фабрике»). Я не сообразил, какую аферу затеял рыжий, но послушно шагнул через узкую щель (в полумрак) между дверью и стеной — вслед за Зоей. Увидел свет (впереди, где находилась сцена). Толчок в спину заставил меня пройти ещё два шага. Я остановился. И услышал звуки музыки.
— Когда уйдем со школьного двора, — запел приятный мужской голос, — под звуки нестареющего вальса…
— Репетируют, — шепнул мне на ухо Вовчик. — Готовят концерт ко дню учителя.
Я увидел квартет десятиклассников (в Надиных теннисках — чёрных, с вышитым на левой стороне груди логотипом «Адидас»). Два старшеклассника стояли у самого края сцены (играли на гитарах); но не смотрели в зал — повернулись к нему плечом, наблюдали за действиями девицы, тыкавшей пальцами в клавиши синтезатора, и следили за взмахами палочек сидевшего за ударной установкой парня. Я узнал всех четверых. Но уже не по старым снимкам (которые разглядывал, сочиняя сценарии для своих роликов) и не по собственным детским воспоминаниям. Видел эту четвёрку не далее, как позавчера.
Они и тогда стояли группой: Валерий и Семён Миллеры были в первом ряду — Иван Сомов и Екатерина Удалова прятались за их спинами.
—…Для нас всегда открыта в школе дверь, — пел старший брат Вовчика. — Прощаться с ней не надо торопиться…
Я отметил, что у парня ровный, хорошо поставленный благозвучный голос, легко «вытягивавший» ноты (явно наработанный долгими тренировками). Да и пальцы Ивана скользили по струнам уверенно, без «нервозности» новичка. «Не знал, что Ванька-дурак играл на гитаре и хорошо пел», — промелькнула в голове мысль. Мне вспомнился Ванька Сомов из прошлого — тот неопрятный, часто улыбавшийся и рано постаревший мужчина (всегда думал, что он был лет на тридцать старше меня), что обычно сидел на лавке около подъезда. Тот Ванька лишь отдалённо походил на нынешнего уверенного в себе Ивана Сомова.
—… Но жизнь — она особенный предмет…
Ваня Сомов улыбался.
—… Задаст вопросы новые в ответ…
А вот братья Миллеры выглядели серьёзными, собранными — как и на тех фотографиях, что я рассматривал в прошлой жизни. И всё же казались «правильными», спокойными, рассудительными, неспособными угрожать пассажирам и экипажу советского самолёта огнестрельным оружием (и уж тем более не верилось, что они могли стрелять в людей). «Не они, — поправил я себя, — а он». Из пистолета (пронесли оружие на борт самолёта в футляре с гитарой!) стрелял только Семён. Он в итоге и получит наибольший тюремный срок (во всяком случае, так говорилось в газетных и интернетовских статьях). Музыка смолкла резко, без долгих финальных проигрышей.
— Как вам? — шёпотом спроси Вовчик.
— Здорово, — ответила Зоя.
Я показал оттопыренный вверх большой палец.
Рыжий октябрёнок горделиво улыбнулся — смотрел влюблённым взглядом на старшего брата (тот что-то обсуждал со своим коллективом).
— Это вы ещё другие его песни не слышали, — прошептал Вовчик.
Зоя Каховская попятилась назад — замерла рядом со мной (прикоснулась к моему локтю). Я увидел блеск в её глазах — то отражались висевшие над сценой лампы. Вовчик стал по другую сторону от меня (будто мы собирались биться с врагами «стенка на стенку»). Он смотрел на старшего брата, что-то беззвучно бормотал (одними губами), точно подсказывал Ивану слова песни. Мне вдруг почудилось, что я вышел на прогулку с сыновьями. «Три мушкетёра, — подумал я. — Получится ли из Паши Солнцева д’Артаньян?» Почувствовал «идиотизм» ситуации: я больше не думал о Павле Солнцеве, как о себе (уже не считал, что нынешний Паша — это я).
На сцене тем временем произошли перемены: Ваня Сомов сменил за синтезатором Екатерину Удалову. Девица уверенным движением набросила на себя ремешок, прижала к бедру тёмный корпус гитары, погладила рукой струны. Невысокая, худая — Удалова ещё ТОГДА показалась мне симпатичнее двух своих подруг: Оксаны Локтевой и Нины Терентьевой (эта парочка девятиклассниц тоже сейчас находилась в актовом зале — они стояли у стены, всего в пяти или шести шагах от нашей компании). Я хорошо рассмотрел её фотографию, когда готовил материал для ролика (просматривал прижизненные и посмертные фото убитых девчонок).
Катя была старше своих подруг на год. Но выглядела их ровесницей (к тому же, она оказалась самой низкорослой из троицы). Тенниска сейчас висела на ней балахоном, скрывала фигуру. Но я видел Удалову наряженной в школьную форму (на линейке) — убедился тогда, что и хорошей фигурой её природа не обделила. Екатерина Удалова казалась мне не только привлекательнее своих подруг (внешне). Лишь она (единственная из трёх жертв-подружек) вызывала у меня симпатию. Изложенная в материалах дела информация о Локтевой и Терентьевой выставляли девятиклассниц не в лучшем свете. Очная встреча с девицами не развеяла те впечатления.
Екатерина проиграла вступление — кивнула сидевшему за ударной установкой Валерию.
И запела.
— Кто ошибется, кто угадает. Разное счастье нам выпадает…
Со своего места я не видел Катино лицо. Девушка теперь смотрела только на Ивана Сомова; будто пела для него. Я снова отметил, что в реальности Удалова выглядела значительно лучше, чем на старых фотографиях. А вот её чуть дрожащий низкий голос стал для меня открытием — приятным. Ваня (не Ванька-дурак… пока) улыбался девице в ответ; но и поглядывал на клавиши: его действия у синтезатора не смотрелись со стороны столь же уверенными, как игра на гитаре. Фальши я не уловил ни в музыке, ни в голосе солистки. Музыканты выступали без микрофонов, но я легко различал каждое слово песни (музыка звучала громко, но не топила в себе голоса певцов).
—…Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает…
Девятиклассницы около стены зашептались, хихикнули. Я почувствовал желание шагнуть к ним и грозно шикнуть (призвать их заткнуться). Нечто похожее пришло в голову и Зое Каховской: девочка прищурила глаза (будто взяла хихикавших старшеклассниц на прицел). А Вовчик не сдержался — призвал девиц «захлопнуть рты» (добавил к этим словам парочку угроз). Те бросили на нашу компанию пренебрежительные взгляды, вновь зашушукались, засмеялись — привлекли к себе внимание артистов. Квартет не прервал выступление. Хотя Сомов и братья Миллеры хмурились. А Екатерина Удалова пыталась рассмотреть лица своих подруг в полумраке зала.
—…Часто простое кажется вздорным, чёрное белым, белое — чёрным, — пропела она.
Голос певицы стих.
А следом за ним исчезли и звуки музыки.
Иван Сомов убрал руки с синтезатора — подпёр кулаками бока.
— В актовом зале сейчас репетирует только наша группа! — громко объявил он. — Мы находимся здесь с официального разрешения директора школы. Всех посторонних я прошу покинуть помещение. Мои слова всем понятны? Или кому-то нужно разъяснить их персонально?
Девятиклассницы презрительно фыркнули.
— Да пожалуйста, — сказала Нина Терентьева (или Оксана Локтева — голоса девиц я пока не различал, а в темноте не увидел, кто именно говорил). — Мы и не собирались здесь задерживаться. Было бы тут на что смотреть. Детский сад. Идём отсюда, подруга.
Старшеклассницы направились к выходу. Хихикая и фыркая. Локтева по пути задела плечом Каховскую (явно намеренно) — толкнула Зою на меня. Я поймал одноклассницу в объятия, не позволил
