До утра недалеко. Если ничего не случится – в половине шестого откроется метро, доедем до Киевского, повидаемся с Овчаровым, а там можно и домой, на утонувший в снегах кордон.
Впрочем, счастье и радость – они не для всех.
– У нас там вроде кое-что осталось? – спросил Шестаков у Власьева, забыв, что тот не присутствовал при сцене в Нескучном саду. Опомнившись, объяснил, о чем речь. Из кармана на дверце извлек оставшуюся бутылку. В просторном заднем отсеке, используя откидные сиденья как столик, выпили, пожалев, что закусить нечем, за успех и чтобы окончательно привести в порядок нервы. Поднесли стаканчик и пленнику.
– Даю слово офицера, – вспомнил совсем уже забытую лексику Шестаков, – если расскажете сейчас все и откровенно, убивать вас не буду. Мне это просто незачем. Пристегну наручниками к рулю – и сидите до утра. Мотор заведем, печка работает – не замерзнете. А уж там – как получится.
– Плохо получится, – хмыкнул Буданцев. – Вы ж должны представлять, что со мной после всего происшедшего сделают.
– Если не расстреляют – все остальное переживаемо, – успокоил его Шестаков. – Думаете, мне весело бегать сейчас, как загнанному зайцу? Однако бегаю, поскольку даже такая свобода лучше пыточной в Сухановке или безымянной могилы.
– Это так, – согласился Буданцев. – Только мне предстоит как раз камера. А я из нее только позавчера чудом выбрался. Еще не нальете?
– Запросто. Пусть бутылка и последняя, но вам нужнее. Мы, если повезет, найдем где добавить, вам же куковать придется долго. Что вы там насчет камеры сказали? Подробнее, если можно.
Буданцев, которому спешить было некуда, довольно точно изложил суть предыдущих событий.
– Интересно, даже весьма интересно, – протянул Власьев. – Но об этом будем размышлять позже. Сейчас нужно сматываться.
Шестаков считал совершенно так же, но сказанное Буданцевым вызвало у него гораздо больше эмоций, чем у старшего лейтенанта.
– Что же мне с вами-то делать, коллега? – обратился он к сыщику. – Я вам очень сочувствую. Однако вы же нас немедленно и непременно выдадите. Вот если б вы дали слово, что хоть до обеда время протянете.
Жить Буданцеву хотелось, очень хотелось. И нарком в самом деле вызывал в нем сочувствие. Но в то же время…
Шестаков его понял.
– Черт с вами. Не могу я вас сейчас застрелить. Поступайте, как совесть подскажет. Только все шины проколоть придется, а то вы, чего доброго, уехать вздумаете… Руль-то крутить можно и в наручниках.
– Если вы столь гуманны, что хотите оставить ему машину с работающим мотором, – вмешался Власьев, – с чем я лично категорически не согласен, то вернее будет сломать рычаг переключения скоростей, поскольку на спущенных колесах куда-нибудь доехать все равно можно.
Такой интересный пошел, чисто мужской, технический разговор. После пары сотен граммов.
Пришло время сказать слово и Буданцеву, поверившему, что убивать его не станут.
– Ваши опасения напрасны. Если наручники застегнуть вокруг рулевой колонки, то до скорости мне никак не дотянуться.
– Если потрудиться, то можно и ногами первую включить, а то и зубами даже, – задумчиво возразил Шестаков. – Впрочем, все это ерунда. Не о том говорим.
Свет фонаря ударил ему в лицо. Шестаков машинально прикрыл глаза рукой, в которой был зажат «вальтер». Сквозь опущенные ресницы он различил темную фигуру человека, в отставленной руке которого тоже поблескивало нечто огнестрельное.
– Бросьте оружие, товарищ нарком. У меня к вам тоже есть вопросы.
Лихарев, а это был он, настолько верил в свое превосходство над любым человеком в этом мире, что, несмотря на имевшиеся уже у него сведения о необычной манере поведения Шестакова, не предпринял никаких специальных мер безопасности. Да вроде и незачем было – момент полной внезапности, расстояние около шести метров, наведенный на наркома длинноствольный «маузер», а пистолет Шестакова оказался в совершенно непригодной для ответного выстрела позиции.
– И не делайте резких движений, – продолжал Валентин, одержимый распространенной слабостью – словесным недержанием перед лицом уже бессильной жертвы, – побегали вы достаточно, пора и остановиться. Бросьте оружие, и поговорим спокойно, благо есть о чем.
Незнакомец говорил вполне доброжелательно и любезно, но Шестакову показалось – издевательски. Что и подействовало известным образом.
Подчиняясь команде подкорки, Шестаков, который стоял, опираясь ногой о подножку «ЗИСа», правой рукой демонстративно бросил на землю «вальтер», а левой резко подсек сзади свою каракулевую шапку, швырнул ее в лицо очередному врагу. Сам же он, абсолютно неожиданно для окружающих, мощным толчком бросил тело вверх, ухватился руками за горизонтальный сук, отходивший от древесного ствола не меньше, чем в трех метрах от земли.
Качнулся, как на гимнастической перекладине, словно собирая крутнуть «солнце», но в точно рассчитанный не им, а его тренированным, знающим, что делать, телом момент разжал пальцы. В полете развернулся винтом на 180 градусов и сзади обрушился на плечи Валентина.
Все заняло едва ли больше секунды. Только-только Лихарев успел машинально перевести взгляд на падающий пистолет, тут же тяжелая шапка хлестко влипла ему в переносицу, и вот он уже лежит в сугробе, с рукой, завернутой за спину, а его «маузер» перешел к наркому и упирается холодным дульным срезом в ямочку у основания черепа.
Власьев, а тем более Буданцев вообще ничего не поняли. Да и Валентин, поднимаясь с колен и морщась от боли в плече (не сломано ли?), только начинал догадываться, что столкнулся с куда более серьезным противником, чем мог вообразить.
Даже убедившись, что посланная им опергруппа частично уничтожена и полностью обезврежена, а преследуемый исчез вместе с Буданцевым.
Так кто же там скрывается, внутри пока еще латентной матрицы, и что будет, когда она активизируется полностью?
Но леди Спенсер не предупреждала о какой-то особенной опасности объекта, значит, виной только его собственная неосторожность. Не стоило загонять в угол и без того находящегося в крайнем нервном напряжении человека. А то, что «нарком» проделал сейчас, не принадлежит ни к одной из известных боевых систем. Скорее – обычная акробатика плюс невероятная скорость движений.
– Встать! К дереву! Упрись руками! Ноги врозь и пошире. Лейтенант, обыщите его. Потщательнее. Кто таков? Как сумел нас выследить?
Чтобы прекратить неприятную, даже унизительную для него сцену, Лихарев отчетливо, но тихо, чтобы не слышали ошеломленные случившимся Буданцев и Власьев, произнес словесную формулу активизации матрицы. И добавил:
