А на холме у казарм в смертельной схватке сцепилась поредевшая сотня Владимира и три сотни закованных в булат польских дозорных, стянувшихся со всего города. Русичей косили словно траву, но они, как трава, упорно поднимались, залитые горячей кровавой росой и ни на шаг не давали себя потеснить. Но ни на шаг и не продвинулись, а из казарм уже выбегали пешие ратники, сверкали оружием, пытаясь наладить строй.
Ратибор Теплый Ветер терпеть не мог стрелять из засады. Но жизнь, словно нарочно, устроилась так, что одному с луком против сотни не сдюжить, коль хорошенько не спрятаться. Прятаться учил отец, когда Ратибор едва мог детский лук натянуть, прятаться учил хмурый тиверец, заставляя стрелять от восхода до заката, пока пальцы не откажутся держать тетиву. А когда откажутся, давал полный колчан и заставлял стрелять снова.
Стрелок и сам не знал, чему его выучили лучше – стрелять или прятаться, но то и другое он делал уже не задумываясь, словно родился с этим. Даже в праздники, на веселых хмельных гулянках, он веселился, а взгляд привычно выискивал неприметное местечко, приглядывался к теням, щелям, серым покатым крышам. В вечном прищуре его темно-серых глаз друзья нередко могли разглядеть усталость, а враги всегда видели точный и цепкий прицел.
У приворотной площади стояли высокие терема, в два поверха, но Ратибору нужна была простенькая малоприметная избенка, какую тут сыскать не так просто. И все же парочка добротных низеньких домиков с чердаками притулились и здесь. Он, сам не понимая почему, выбрал левый, неслышно прокрался через задний двор и коротким прыжком ухватился за край гонтовой крыши.
Душная утроба чердака встретила полной тьмой, настолько хорошо были пригнаны деревянные чешуйки гонты, но теперь это только на пользу, главное нос не расшибить сослепу. Ратибор вытянул из налуча ненатянутый лук и точным коротким ударом вышиб одну из деревянных пластинок. Солнечный свет, найдя лазейку, ударил в чердачные доски упругим огненным столбом, вихрь сверкающих пылинок заискрился в нем как стайка крошечных рыбок.
– Маловато… – раздался в ушах почти забытый отцовский голос. – Вышиби еще штуки три. Только в разных местах.
Ратибор даже вздрогнул от неожиданности – завещанный меч давно уже не давал советов.
Кивнув, стрелок прошел пару шагов и выбил кусок гонты почти на краю крыши, а следом за ним и еще три в разных концах чердака, но так, чтобы все дыры слепыми глазницами уставились на городские ворота. Хотя не совсем слепыми, не совсем…
Темно-серые Ратиборовы глаза пристально всматривались в городские ворота через одно из пробитых отверстий. Он привык ждать, научился.
Еще давным-давно он заметил, что время течет совершенно по разному, если ждать, если работать и если заниматься чем-то приятным. Быстрее всего оно течет за приятным занятием. И за разговором.
– Отец… – шепотом позвал Ратибор.
Густая тьма, пробитая несколькими лучами света промолчала, но стрелок знал, что его слышат. Ответ был не так уж и важен, нужно было успеть сказать.
– Сейчас мой последний бой. Так надо. А потом я пойду вслед за тобой. Будем вместе в этом булате…
– Соплив ты еще кому-то советы давать. – все же ответил Голос. – Да и помирать тебе, поди, рановато. Что-то я не чую вокруг ничего особо опасного. Киев видывал и худшие беды.
– Не видывал. Эти поляки – не просто поляки. Даже, скорее, не совсем поляки. Разве в крови дело? Дело в том, как они себя ведут. А ведут они себя странно. Будто собраны в какое-то особое братство, что ли… Сам не пойму. Но ощущение такое, будто за этим кто-то стоит. Кто-то, победа над кем и есть весь смысл моей жизни.
– Тогда тебе пришлось бы стать бессмертным. – сухо ответил голос меча знакомой отцовской манерой. – То, о чем ты тут говоришь, это и есть само Зло. Его победить невозможно.
– Для человека нет ничего невозможного! – убежденно шепнул Ратибор. – Да и не верю я в эти байки о каком-то всеобъемлющем Зле. Для меня зло всегда понятно. Всегда имеет лицо и имя.
– Не спорю, но человеческое имя имеет лишь мелкое зло. Убил человека и… Что дальше? Всегда появляется другой такой же, а то и хуже. Но есть у Зла и нечеловеческие имена. Зависть, Предательство, Жадность, Трусость… Много. Вот когда ты поймешь, что биться надо с ними, а не с завистливыми, жадными и трусливыми людишками, тогда соглашусь, что бьешься с тем, с чем нужно. А так ты не далеко ушел от того, чтоб татей на воротах вешать.
– Я как раз и хотел поговорить об этом… Понимаешь, эти поляки… Сами вроде люди как люди, но руководит ими что-то странное. Может как раз то, о чем ты говоришь. Зависть, Трусость, Жадность… Но как добраться до главного, если не уничтожить их?
– То-то и оно, что никак. Добраться до самого Зла можно лишь по следам тех, кто его носит. Именно поэтому мы воины, а не волхвы. Чтобы уметь расчищать себе путь.
– Кто МЫ? – встрепенулся стрелок.
– Ты, я, Микулка, Витим и все, кто носит такие мечи. Придет время, сам все узнаешь. Есть слово, которое мало услышать, его нужно прочувствовать всем сердцем, впитать душой и принять телом. Только тогда ты сам станешь этим словом.
– И что это за слово такое? – очень серьезно спросил Ратибор, поглядывая на ворота через выбитую в крыше дыру.
– Стража… – тихо ответил Голос.
– Слово как слово… – пожал Ратибор плечами. – Мне все равно не успеть почувствовать, впитать и принять. Я же говорю – сейчас мой последний бой. Я больше думаю о том, что никому не успел передать меч.
– Он сам найдет себе хозяина. Такое уже бывало.
– Ну… Тогда все в порядке. – усмехнулся стрелок, подтянув к себе пять туго набитых колчанов с отличными стрелами.
Стрелы были сделаны на совесть – умельцы-русичи из трудового люда не зря потратили три седьмицы, выводя тонкие древка и острые булатные наконечники, готовые к мести. Для особых случаев, как сказал Владимир.
Ратибор закончил оглядывать сторожевые башни у ворот и наконец вытянул первую стрелу. Тяжелую, заботливо отглаженную умелыми руками неведомого оружейника. Теплую.
Он привычно ухватил ее зубами и не выпуская цель из виду, легко накинул тетиву на изящно изогнутый рог лука, в руках словно проснулась веселая удалая сила, заиграла, наливая мышцы горячей кровью, как игривое красное вино наливает собой драгоценный чеканный кубок.
Ратибор наложил стрелу и лук мягко запел, забирая силу натруженных рук, напрягся, словно живой и замер, давая выверить точный прицел. Стрелок не высовывал наконечник из дырки в крыше, чтоб беззаботное солнце не выдало его искрой сверкнувшего булата, поэтому стрела вырвалась на волю из тьмы, только на середине пути превратившись в тонкую серебряную спицу, ударившую прямо в лицо польского дозорного на башне. Он вздрогнул и, даже не схватившись за дрожащее древко, повалился грудью вперед, безвольные руки растопырились в стороны, делая ратника похожим на огромную булатную птицу, бросившуюся вниз за добычей.
