— Не только, — Коршунов улыбнулся. — Но разве настоящий воин способен забыть о славе ради женщины? Но если вместе с женщиной выплескиваешь из чаши победу… Нашу победу, рикс!
Одохар покачал головой.
— Ну и родич у тебя, Агилмунд, — заметил он. — Воистину хитрее ромлянина.
— Скажи это Скулди, — отозвался старший Фретилыч. — Ему понравится. Он только и знает, что ромлянских хитростей искать.
— И он прав, — жестко, совсем другим тоном произнес рикс. — Теперь мы это знаем. Он прав, и ты прав, Аласейа. Этой женщине стоит сохранить жизнь. Ты нашел слова, которые меня убедили.
Поздним вечером того же дня, когда на подворье Фретилы, куда Алексей с Рагнасвинтой заглянули патриархально поужинать, псы во дворе залились лаем, а в ворота кто-то постучал.
Книва, младший из мужчин, пошел открывать. Минуту спустя он появился, растерянный и озабоченный.
— Аласейа! Тебе дар от рикса!
Тут он посторонился, пропуская внутрь еще одного человека.
В сенях было темно, но Коршунов узнал бы ее даже в абсолютной темноте.
Рикс Одохар нашел, как использовать ядовитый зуб и при этом самому уберечься от яда. И вдобавок отблагодарить дружинника за перспективную идею. Он всегда был практичен, военный вождь гревтунгов.
Единственное, что поначалу беспокоило Коршунова: как отнесется к «подарку» Рагнасвинта. Но Алексей беспокоился зря. Его квено отнеслась к появлению у мужа тиви вполне одобрительно. Как и положено по местным нравам. Чем больше у мужика наложниц, тем выше его статус. А чем выше статус мужа, тем выше он и у жены. А жена у Аласейи только одна — Рагнасвинта.
Вместо эпилога
«Чтобы главное помнить и чтоб все остальное забыть…»
Это были слова из какой-то совсем старой песни. Коршунов стоял на носу собственного корабля, чудного судна с двумя носами, выдолбленного из цельного древесного ствола. Над головой Алексея вздувался пузырь из парашютного шелка, «небесный парус цвета снега и крови». Парус первого из двадцати трех таких же корабликов. То был «победоносный флот» славного рикса Одохара. Его сухопутная армия — четыре с половиной сотни всадников, примерно столько же пехоты и длинная вереница фургонов — двигалась сушей. По местным меркам, то была грозная армия, и здесь, на герульских землях, ее сопровождал полусотенный отряд дружинников рикса Комозика. Так, на всякий случай. Предупреждать местных жителей, что не враг идет, а союзник. Да и самому союзнику тоже время от времени не вредно напомнить, что он — союзник.
Коршунов стоял на носу и зорко высматривал мели, которых здесь, в устье, было немало. У него было отличное настроение, потому что жизнь была прекрасна и удивительна. Потому что у него была Анастасия, а все проблемы бурга в бурге и остались. Единственное беспокойство — будущий поход. Настя многое успела рассказать Алексею, пока их неторопливые корабли плыли вниз по реке, которую Настя называла — Борисфен. Она многое рассказала ему, прекрасная гречанка из римской провинции Сирия. О себе, о своей жизни, о виллах из мрамора и светлого туфа, о праздниках, о мудром философе из Александрии, о том, как по приказу Императора убивали христиан, и о том, как убивали в великом городе Риме самого Императора. Это был рассказ о жизни великолепной греческой гетеры, чья судьба была так похожа на судьбу ее родины, проглоченной римским львом и привнесшей в Империю Силы и Закона толику Мудрости и Красоты. Греция дала Риму то, что наполняет жизнь воина смыслом. То же давала сейчас Коршунову Анастасия. Но не только это. Слушая ее, Алексей зримо представлял себе мир, в котором она жила. Мир Великого Рима. Великолепный Колизей, раскинувшийся на полконтинента. И «великий» поход варваров теперь казался Алексею походом кучки обнаглевших муравьев, вознамерившихся захватить пятидесятитысячный стадион в разгар финального матча.
Но сегодня был последний день их плавания по спокойной реке, называвшейся ТАМ, откуда пришел Алексей, Днепром. И в этот последний день, прежде чем солнце миновало макушку неба, Коршунов изменил свое мнение. И изменил его потому, что за очередной излучиной взгляду его открылось потрясающее зрелище. Огромное поле, сплошь заставленное шатрами и палатками, заполненное телегами и загонами для лошадей и скота, кишащее людьми… Такого столпотворения он не видел еще с ТЕХ времен, и Алексея проняло. И он наконец понял, почему рикс гревтунгов Одохар называл будущий поход Великим.
Конец первой книги
На просторной поляне неподалеку от заросшего лесом пологого холма расположилось около двух десятков вооруженных людей. Бо́льшая часть их отдыхала, меньшая несла караул у двух больших клеток, связанных из ошкуренных древесных стволов. В клетках сидели двое голых мужчин. По одному — в каждой. Они были похожи, эти двое: оба невысокие, мускулистые, с квадратными лицами. Разве что у одного волосы светлее и не так густо покрывали тело, как у второго.
— Ты кто? — спросил тот, что посветлее. — Ху а ю?
— Эго? — спросил второй. — Я? Я — кентурион[22] первой когорты первого фракийского легиона Гонорий Плавт Аптус. Ты понимаешь латынь?
Первый мотнул головой:
— Латынь — нет. Тебя — да, кентурион Плавт.
— А тебя как звать? — Кентурион дополнил вопрос жестом.
— Геннадий. Подполковник Геннадий Черепанов.
— Геннадий Кереп… Как?
— Черепанов. Церебра… — Мужчина постучал себя по голове.
— А-а! Череп! Понимаю! — Римлянин ухмыльнулся, и его собеседник тоже ухмыльнулся. Очень похоже.
Их настроение не понравилось одному из сторожей.
— Молчать! — крикнул он и совсем уже собрался ударить светловолосого древком копья, но встретился с ним глазами… И передумал.
— Что, Череп, пришло наше время умирать? — спросил римлянин. — Верно?
— Мори? Нет! — Светловолосый мотнул головой. — Не знаю, как ты, а я бы еще пожил! Эго витус, Гонорий! Эго… — Он на секунду задумался, подыскивая подходящее слово… Спирометр… Респиратор… — Эго спира, Гонорий!
— О-о! — Кентурион засмеялся. — Славно, Череп! У тебя отвратительная латынь, но я вижу: ты философ. Dum spiro, spero![23]
— Примерно так. — Геннадию была знакома эта поговорка.
— А как насчет этого? — Римлянин похлопал по деревянной решетке.
— Это? Это — ерунда! — по-русски сказал Черепанов и показал, как ломает палку о колено. — Вот с этими, — жест в сторону караульщиков, — посложнее.
