— Ну что, воевода, — подъехал к нему Уваров, — свой долг пред Богом и людьми мы исполнили. Что теперь делать станем?
— Как что? — пожал плечами Андрей. — Там обоз вот-вот пропадет, а вы тут вопросы задаете. Вперед, вперед, не время застаиваться.
— Ату его! — взмахнул рукой боярин и, залихватски свистнув, сорвался в сторону Волги. Холопы, подбегая к своим коням и запрыгивая в седла, помчались следом. Спустя несколько минут Матях остался один, только чалая кобыла, положив голову ему на плечо, о чем-то чавкала мягкими губами.
Андрей обозрел место короткой схватки. Трупы, трупы, трупы. Разрубленные саблями, разорванные рогатинами, пробитые стрелами, изувеченные кистенями. Пожалуй, дома за такую боевую операцию его бы отдали под суд, долго склоняли по всем телеканалам, посадили на десять пожизненных сроков и предали анафеме на вечные веки. Однако даже в самой глубине души он не испытывал ни малейшего раскаяния за содеянное. Он догнал убийц и уничтожил всех до единого, сделав этот мир чуть-чуть безопаснее. Может быть, именно потому здесь, в шестнадцатом веке, и удалось за считанные годы избавиться от «горячих точек»,[147] что все правители и воины заботились о правах, безопасности и жизни только честных подданных и мирных тружеников, а до грабителей и насильников никому не было никакого дела? И уж во всяком случае никто не заглядывал через плечо и не требовал, чтобы ты рисковал своей шкурой, дабы не подвергать риску какого-нибудь работорговца, которого обязательно будут сурово судить, а потом отпустят по амнистии.
Люди должны жить, грабители должны умирать — вот и вся нехитрая философия, которая способна сделать жизнь чище. Вот только чем дальше развивается человечество, тем тупее относится к основополагающим истинам.
— Человечество деградирует с каждым веком, — сообщил он своей лошадке, погладив ее по морде, — но почему-то называет все это прогрессом и развитием цивилизации. Однако же нам пора. Иначе воевода дозорного подразделения останется без своей доли добычи.
* * *
Если даже конный отряд они смогли настичь всего за полдня, то у обоза не оставалось и вовсе никаких шансов. К тому времени, когда Матях догнал свой полк, все уже было кончено: несколько нукеров, зачем-то решивших отбиваться, лежали в снегу, изрубленные до неузнаваемости; возле двоих из них стояли на коленях и громко выли старухи с распущенными космами и в разодранных платьях. В конце обоза толпились девки с непокрытыми волосами — и русоволосые, и узкоглазые, похожие друг на друга легкими, несмотря на мороз, сарафанами или длинными рубахами. Очевидно, половину из них освободили, половину, наоборот, взяли в полон. Но покамест всем было одинаково хреново. Холопы рылись в возах, бояре оценивали подростков, вокруг бродили старики, не нужные больше никому.
Ну что же, все как всегда. Не хочешь, чтобы грабили тебя, — не влезай в дом к соседу. Теперь плакаться поздно.
— Боярин Андрей, воевода! — окликнул Матяха Уваров, подскакал ближе. — Пойдем, что покажу…
Пойдем — означало: подъедем верхом. Нижегородский боярин остановился возле старика, ежащегося в тонком парчовом халате, деловито огрел его плетью по спине:
— Кубачбек!
— Там, там Кубачбек, — заскулил старик, махая рукой вперед. — Половина перехода до его кочевья. К нему шли.
— Вот такой у меня подарок тебе, боярин Беспамятный, — довольно улыбнулся Уваров. — Можем поехать, долг твой получить. Вестника воеводе Умильному пошлем, что кочевье татарское нашли, что обоз с охраной и освобожденными невольниками к лагерю идет. Он беспокоиться не станет. Половина перехода, боярин, два десятка верст. Здесь переночуем, завтра к полудню с Кубачбеком свидишься. Хочешь?
— Спрашиваешь…
Андрей Матях смотрел вперед, но видел там не заснеженную степь. Он видел мокрые, залитые желтым светом фонарей улицы родного Питера, видел маму, свою квартиру на третьем этаже, видел теплый душ, телевизор, видел жареную корюшку, пиво «Степан Разин», перелитое из бутылки в большую стеклянную кружку. Видел остроконечный шпиль Петропавловки, горбатые мостики перед Летним садом и томик «Мастера и Маргариты», который постоянно лежит на столе — потому что эту книгу можно читать и перечитывать вечно. Прощай мир, в котором еще не родился Вильям Шекспир и подростки не научились нюхать клей «Момент», в котором копченую осетрину считают скоромной пищей, а стекло — великой ценностью. Прощай.
Всего половина перехода — и он получит свой билет домой.
Блиндажный заряд — специальный боеприпас, предназначенный для быстрого изготовления укрытий (блиндажей) взрывным способом
Про какую Москву говорят они все время? (Нем.)
Я не знаю. Может, они из полицейских частей? (Нем.)
Вы откуда, русские? (Нем.)
Заткнись, грязная свинья! (Нем.)
Вот скотство! Больно! (Нем.)
Будущее принадлежит Германии! (Нем.)
Кошмар! (Нем.)
Господи Боже, зачем ты ставишь меня перед таким выбором… (Нем.)
Что с тобой случилось, Альберт? (Нем.)
Это скоро пройдет! (Нем.)
Ты сможешь идти? (Нем.)
Вот дурень! Похоже, он заблудился в темноте! (Нем.)
Вот черт! (Нем.)
Вперед! Быстро! Огонь! (Нем.)
Проклятые варвары! (Нем.)
Насчет «всех городов» Матях, конечно, погорячился. Впрочем, хотя точных данных у науки нет, но на Руси «огнестрелы» применялись. Согласно упорным слухам, во время татарского нашествия артиллерия использовалась даже в полевых сражениях — правда, татарами (расстрел отряда Евпатия Коловрата).
Сибиль — уклейка.
