– Запомни одну вещь: дети могут прийти в твою жизнь многими путями, в любой день, до самого конца. Сейчас Антонио единственный ребенок, но когда-нибудь он женится, и, кто знает, может, его дом будет полон ребятни…
Вернулись Луиджи и Чиро.
– Ну, девочки, что вы тут приготовили? – спросил Луиджи. – Я могу съесть быка.
– Лучше тебе обойтись теленочком, – откликнулась Паппина, наполняя его тарелку.
– Я что, толстый? – Луиджи похлопал себя по животу.
– Третья дырка на твоем ремне уже два года не видела штырька! – сказала Паппина.
Чиро расхохотался.
– И ничего смешного! – Луиджи уселся на скатерть.
– Мы с Луиджи вспоминали старые добрые дни в лавке Дзанетти.
– Синьора умела готовить. – Луиджи с удовольствием принялся за котлету. – Не так хорошо, как ты, Энца, но умела.
– Мы бы хотели снова работать вместе, – объявил Чиро.
Энца и Паппина переглянулись.
– Мне нравится этот городок. Хиббинг слишком разросся. Мальчики любят озеро, а еще они хотят ходить в одну школу с Антонио, – добавил Луиджи.
– Так эта идея детей? – спросила Энца.
– Нет, наша, но мы говорим и от имени детей тоже.
– Ну что ж, для нас с Паппиной нет большей радости, чем стать соседями.
– Это правда, – согласилась подруга.
– Поэтому мы закроем первую «Итальянскую лавку» и сосредоточимся на второй, – сказал Чиро.
Паппина протянула мужу бумажный стаканчик с вином, второй дала Чиро. Энца отсалютовала своим стаканом.
– Один Господь, одна вера, одна лавка! – провозгласила Паппина.
Энца взбила подушку и подложила ее Чиро под спину.
– Ты так обо мне заботишься. – Чиро притянул Энцу к себе.
– Думаешь, я дурочка? – спросила Энца. – Это я про идею объединить мастерские и работать под одной крышей. Я поняла, что ты затеваешь. Пытаешься защитить свое дело. Придумал план, да? Уже ищешь себе замену?
– Приходится. Я же практичный человек.
– Мне есть что сказать по этому поводу. Ты даже не подумал со мной посоветоваться. Значит, Луиджи возьмет на себя лавку, а ты сможешь спокойно умереть, да?
– Но я просто пытаюсь позаботиться о вас! – растерялся Чиро. – Почему ты злишься?
– Потому что ты смирился с судьбой, а мог бы ее изменить! Ты еще не умираешь. Но если решишь, что умираешь, то так и будет.
– Почему ты каждый день твердишь, что я что-то могу изменить?
– Потому что так и есть! А ты просто опускаешь руки! Отказываешься от меня, от сына, от семьи. Я бы никогда от тебя не отказалась. Никогда.
– Я бы хотел, чтобы все было по-другому.
– Если ты зовешь Луиджи, потому что так лучше для дела, – пожалуйста. Но не надо приводить его, чтобы он позаботился обо мне. Мне это не нужно. Я сама могу о себе позаботиться! Я могу позаботиться о нашем сыне! – Энца всхлипнула.
– Иди сюда, – тихо сказал Чиро.
– Нет уж, ты иди ко мне.
Чиро выбрался из постели и подошел к жене.
– Прости. Я хотел, чтобы ты была в безопасности. Я не хотел тебя обидеть. Конечно же, ты можешь о себе позаботиться. Ты же выжила без меня в Хобокене.
– Что поможет тебе поправиться, Чиро?
– Чудо, – тихо сказал он.
– Мне кажется, я знаю одно.
– Монсеньор Шиффер уже израсходовал целый флакон святой воды из Лурда. Только немец может дать итальянцу французскую святую воду! – пошутил Чиро.
– Нет, я не про чудо в бутылке, я про настоящее. Пожалуйста, возьми наши сбережения и поезжай в Италию. Ты должен увидеть наши края, брата. Друзей. Монастырь. Окунуться в воду реки Во. Она вылечила бы тебя быстрее, чем вода из Лурда.
– Энца, о чем ты говоришь? Мое место здесь, с тобой и Антонио.
– Нет, Чиро, послушай меня. – Она сжала его руку. – Помнишь ягоды позднего лета? Помнишь, как можжевельник осенью пускает молодые побеги, они тянутся к небу, наливаются силами, бархатные на ощупь, помнишь? Если что-то и может вылечить тебя, так это место, откуда ты родом, и люди, которые любят тебя. Твой друг Зигги…
– Игги, – поправил Чиро.
– Неужели ты не хочешь увидеть его?
– Он научил меня курить.
– Ты должен поблагодарить его, – сухо усмехнулась Энца. – А монахини…
– Мои монахини! – рассмеялся Чиро. – Интересно, кто из них еще остался в Сан-Никола…
– Ты должен поехать туда и возвратить себе дом. Горы принадлежат тебе не меньше, чем любому другому. Этот испорченный человек, священник, изгнал тебя, и ты так и не вернулся. Это неправильно.
– Неужели моя чудесная жена наконец ополчилась на Римскую церковь?
– Нет. Но плохой священник есть плохой священник.
– Я часто мечтал о том, чтобы построить дом в наших горах, – вроде того, который ты помогла построить своей семье. Я хотел сад.
– А я там была, в твоей мечте?
– Всегда. Просто я этого тогда не знал. Не знал, что женщина, которую я буду любить всю жизнь, – это ты.
– Если ты любишь меня, дай горам тебя исцелить.
Через пару дней после этого разговора все четверо собрались и договорились объединить свой бизнес. Латини собирались летом переехать в Чисхолм и арендовать дом на Уиллоу-стрит. Мужчины провели инвентаризацию и решили расширить ассортимент – помимо рабочих башмаков шить еще и теплые ботинки на меху для снегоступов.
Энца теперь брала одежду на подгонку в универмагах Блумкваста и Раатама, а Паппина помогала в мастерской и лавке. Энца стала торговать женской обувью круглый год – и не только по предварительным заказам.
Чиро и Энца часто спорили, обсуждая идею поездки Чиро в Италию. Энца отнесла жестянку с деньгами из кухни на комод в спальне, а Чиро вернул коробку на место. Тогда она отнесла жестянку в мастерскую и со стуком поставила на верстак, но Чиро отодвинул жестянку в сторону. Когда Энца перед завтраком оставила коробку на кухонном столе, Чиро ее проигнорировал.
Чиро сказал Энце, что никогда не поедет домой, но в последний день августа пришло письмо от Эдуардо.
Мой дорогой брат,
Сегодня утром я отслужил мессу за твое здравие.
После долгих поисков наши молитвы были услышаны.
Я нашел нашу мать. Она в полной безопасности, но, боюсь, она сломлена долгими годами, проведенными в монастыре, и находится в ужасном состоянии. Она бы хотела повидать тебя – так же, как и я. Вероятно, можно организовать твой приезд?
С любовью, Э.Сначала Чиро не сказал Энце про письмо. Просто носил его в кармане и перечитывал украдкой, будто там была строчка, которая помогла бы ему изменить решение. Он испытал огромное облегчение, узнав, что мать жива, но, как только это чувство утихло, как утихают набегающие на берег озера Лонгийр волны, вернулась боль и его сердце наполнилось еще более глубоким и острым сожалением. Он хотел бы затаить на Катерину гнев, отказаться от нее, как когда-то отказалась от него она. Но в его сердце гнева не было ни капли. Он любил Катерину и хотел снова увидеть ее. Он нуждался в матери больше, чем когда-либо.
