А так – все черты минного катера. Посудите сами:а) водоизмещение от 25-30 до 90-100 тонн (водоизмещение миноносцев свыше 100 тонн); б) длина корпуса от 25 до 40 – 42 метров; в) вооружение 1-2 торпедных аппарата (на миноносцах 2 – 4 аппарата) и иногда 1-2 малокалиберные пушки; г) одна паровая машина, работающая на один винт (на миноносцах всегда две машины и два винта).
Тем не менее, утратив преимущества катера – миноноска сильно не дотягивала до миноносца, хотя бы русского «Циклона». Главным образом, радиусом действия, мореходностью и скоростью…
Получилось – на кота широко, на собаку – узко…
Тем не менее, стуча, как швейные машинки, оставляя за собой шлейф смешанного с дымом пара, японские моряки шли в атаку. Безнадёжную…
Потому что стоящие на вооружении корабликов торпеды Уайтхеда, образца 1886 года, могли пройти со скоростью 24 узла только 550 ярдов… после чего, увы, их винты переставали вращаться… да и проблемы с прицеливанием, знаете ли…
«Чесма» и «Синоп» подобрались в ночной темноте к дремлющему «Итинбаху» на сорок саженей! И потому не промахнулись.
А здесь, под острыми, как самурайская катана, лучами восходящего солнца, бросающими яркие блики на заснеженные вершины островерхих гор Хоккайдо, даже для того, чтобы выйти на предельную дистанцию стрельбы – воинам Ямато надо было совершить подвиг.
И они его совершили…
«Начинать новый день нужно так, чтобы быть готовым к неминуемой смерти…»
Миноноска номер семь вошла в взметнувшийся перед ее носом белопенный, подсвеченный изнутри розовым, взметнувшийся ввысь водяной столб, как юная гейша в цветущий вишнёвый сад…
«Увы – лист ложится на лист.
Все осыпаются…
И дождь хлещет по дождю…»
Когда водяной столб рухнул вниз – на серых водах пролива качалось только несколько черных голов… прощально поднимая руки, моряки хрипло кричали «Хенко тенно банзай!» миноноске номер десять, которая правила прямо на место предыдущего разрыва, справедливо полагая, что дважды снаряд в одно место не попадёт.
К сожалению, «десятке» поэтому пришлось пройти прямо через группу плавающих в воде своих же товарищей… впрочем, они уже «выпустили свою стрелу», то есть не могли больше участвовать в битве. А значит, были уже на пути к храму Ясукуни… острые лопасти бронзового винта окрасили воду алой кровью.
В этот миг два сегментных снаряда, у которых почти одновременно сработали шестнадцати-секундные дистанционные трубки, с раздирающим душу скрежетом выбросили в зазвеневший воздух 56 готовых поражающих элементов… гораздо тяжелее, чем шрапнельные пули, они тем не менее были уже почти совершенно бесполезны против современных больших миноносцев… но против миноноски действовали еще достаточно эффективно.
Сверху, под косым углом, на тонкую, проминающуюся в своё время под ногами гайджинов, строивших миноноску на верфи «Торникрофт», палубу обрушился стальной раскалённый град. Количество убойных осколков увеличилось за счёт чугунных колец, которые до того скрепляли тонкостенные корпуса… впрочем, зазубренные, бритвенной остроты кусочки хрупкого сталистого чугуна были опасны только для человеческих тел, прикрытых тёмно-синими форменками…
Тогда как продолговатые, с острыми гранями сегменты, как бумагу, рвали палубную сталь, дырявили дымовую трубу, а ещё, вломившись через световой люк, с истошным рикошетным визгом метались по машинному отделению, которое мигом наполнилось ватно-плотными клубами раскалённого пара… быстро теряя скорость, «десятка» беспомощно закачалась на серых волнах…
Истекая кровью через огромную, в кулак, рану, которую он безуспешно зажимал ладонями, сквозь которые ритмично пульсировали багряные струйки, командир миноноски энсин Токугава Кусоки спокойным таким, совершенно домашним голосом печально произнёс:
«Жаворонок…
Оборвавшись, упала с неба струна.
Нет ничего…»
Но до конца боя было еще очень далеко… два оставшихся японских корабля брали «Херсон» в стальные клещи с обоих бортов…
С дистанции 25 кабельтовых в бой вступили русские 7.5-см крупповские пушки… Стальной бронебойный снаряд, который представлял собой всего лишь раскалённую добела болванку – с воем пронзил борт миноноски номер восемь, покрашенный в уставной светло-серый цвет борт… через долю секунды, выбив внутреннюю переборку, сопровождаемый чёрным фонтаном угля из бункера, он вломился в машинное отделение и срезал, как бритвой, головку цилиндра паровой машины… к счастью, вой вырвавшегося пара заглушил истошные крики погибающих машинистов…
Командир миноноски номер восемь двумя ударами сначала в кровь, потом до кости разбил себе кулак о погнутый поручень:
«В стихающем ветре опадают надежды цветы,
В крике птицы – растёт молчание гор…
Я несчастлив.»
Однако последняя миноноска – номер девять – как заколдованная, шла и шла вперёд, сквозь столбы разрывов, сквозь лай 47-мм скорострелок, сквозь треск митральез…
Мичман Хокусаи Рюдзю, нетерпеливо приплясывая у визира, внимательно щурил свои и без того раскосые, тигриные глаза…
У него был только один шанс… сорок один килограмм взрывчатого вещества в головной части самодвижущейся мины не потопят врага… но можно хотя бы снизить его скорость! И дать шанс большим хорошим парням поймать грязного пирата…
Нет, не сейчас, не сейчас, не сейчас… вот! Наконец, пора!
И в тот миг, когда торпедист уже нажимал на рычаг… стальной штур-трос, небрежно свитый в Эдинбурге, с тонким, неуловимо-трагичным крещендо лопнул…
«Девятка» резко рыскнула по курсу – и выпущенная торпеда ушла «в молоко»…
«Над темнеющим морем думы о прошлом…
Где же оно?
Было вот-вот…»
Расстегнув китель, капитан «девятки» и по совместительству командир Тринадцатого, несчастливого, отряда, капитан – лейтенант Тогомори Сугимура расстелил прямо на мостике красную бумагу и достал изящный кусунгобу, который вонзил себе в левый бок… быстрым движением рассёк себе живот до правого бока, после чего он перевернул лезвие острием вверх и разрезал его от пупка до диафрагмы…
Долгий гудок огласил воды пролива Цугару… с уходящего «Херсона» не видели, что один из шестидюймовых снарядов, пущенных по миноноскам, срикошетировав, пронёсся над волнами и врезался в полуют железнодорожного парома…
Од взрыва отдались стопоры вагонов, которые, лязгая буферами, стронулись вперёд, прямо на людей… над палубой поднялся истошный крик…
Английский корреспондент Ричардсон, в клетчатом твидовом пледе и котелке, пристроившись в уголке за бимсом,, не обращая внимание на мечущихся в панике пассажиров и на истекающего возле его ног кровью, затоптанного толпой тихо стонущего ребёнка, торопливо черкал в записной книжке патентованным свинцовым карандашом… Читающая публика имела право знать всё!
