Договор Священной Кобылы больше не сдерживал их, и равнины покрылись телами тех, кто погиб от засухи, болезней и от рук безродных.
Чернозуб пересек Нэди-Энн и вдоль Залива привидений шел дальше на юг, пока наконец не оказался у Брейв-Ривер. Поскольку он не был больше кардиналом, то ожидал, что мать Иридия откажет ему в приюте в монастыре святого Панчо Вильи в Тараканьих горах, но она приняла его едва ли не как старого друга. Хотя известий о сестре Клер Ассизской у нее не было. Она предполагала, что Эдрия где-то у своих соотечественников.
– У своих соотечественников? – усомнился Чернозуб. – Я был в Новом Иерусалиме, и там о ней ничего не знают.
– Она среди уродцев, – сказала мать Иридия. – Среди «привидений». В Долине рожденных по ошибке.
В стране Зайцев жизнь всегда была суровой, но когда миновали два засушливых лета, она стала еще тяжелее. Годы, когда выпадало вдосталь влаги, сошли на нет. Пески наступали на травянистые пространства. Хотя Ханнеган-сити процветал. Империя продвигалась на восток, присматриваясь к лесистым землям и к развивающейся торговле в междуречье Ред и Грейт.
Несколько дней, дожидаясь аудиенции у папы, Чернозуб работал писцом на рыночной площади. Личность пригласившего удивила его едва ли не больше, чем само приглашение, ибо он увидел перед собой Торрильдо в рясе викария, отороченной перьями.
– Я сообщил его святейшеству, что ты здесь, – сказал Чернозубу молодой человек, не потерявший своего обаяния. – Ты должен вести себя очень осмотрительно – ты все еще считаешься отлученным от церкви.
– Не понимаю почему. Если он отказал мне в кардинальстве, почему бы ему не снять с меня и отлучение?
– Это все Бенефез, – объяснил Торрильдо. – Он считает, что ты имел отношение к убийству Филлипео. «Я в самом деле имел», – подумал Чернозуб.
– Скорее всего он благодарен тебе за это, – сказал Торрильдо. – Но видеть тебя здесь он не рвется.
Сорели Науйотт отнесся к Чернозубу с куда большим уважением и заинтересованно выслушал повествование о его приключениях. Особенно его волновала ситуация на равнинах, но знал он о ней больше, чем Чернозуб. Появление Ночной Ведьмы было отмечено на всех Высоких равнинах. Женщин Виджусов оно не обрадовало. Когда Ксесач дри Вордар вернулся с юга, они призвали его к себе и приговорили к смерти. После похоронных торжеств кости его были погребены в трех далеко отстоящих друг от друга местах, которые определили для себя каждая из трех орд.
«Почему он мне все это рассказывает?» – пытался понять Чернозуб, пока толстый степенный папа, похоже, забыв о времени, излагал ему все эти события. Он стал могильщиком мечтаний Коричневого Пони. Следующим сошел в могилу Филлипео; папа, сидевший в его карете, с мрачными подробностями рассказал, как Вушин исполнил свой долг. Охрана Филлипео была вооружена первыми образцами многозарядных ружей, но некоторые дали осечку. Топор снес голову седьмого Ханнегана одним ударом, после чего положил меч и, встав на колени, принял пули, которые, как рой пчел, впились ему в грудь.
Dominus ex deu.[43]
Аудиенция длилась весь день и вымотала все силы. Папа Сорели во всех подробностях обрисовал ситуацию, сложившуюся в империи в результате долгих и кровавых междоусобиц. Решающим фактором стало многозарядное оружие. С его помощью Тексаркана наконец получила возможность контролировать равнины. Старый образ жизни скончался, а до тех, кто не увидел приближения его конца, ветер донес причитания по поводу его кончины. Исчезала даже трава. Лунообразные песчаные дюны неторопливо продвигались с запада на восток. Империя, еще недавно бдительно охранявшая свои западные границы, стала все чаще и чаще поглядывать на восток. Все эти годы Новый Рим дряхлел, но его так и не стали восстанавливать…
– Сын мой…
Оказывается, Чернозуб уснул. Но папа не оскорбился. Когда Чернозуб покидал бревенчатый папский дворец, у дверей он получил мешочек с золотыми монетами. «Плата за то, что я слушал», – подумал он, но затем осознал, что ему вручили деньги на дорогу. Ведь он совсем обеднел.
Он и сам пришел к этой мысли. Ханнеган-сити, как и Валана, бурлил. Улицы были заполнены людьми и лошадьми. Солдаты были демобилизованы, новые легаты вереницей направлялись на запад, земли Кузнечиков на севере были открыты для безродных и для тех бывших врагов Ханнегана, которые хотели отпраздновать новую мирную жизнь тем, что будут растить коров и холить пастбища.
Расставание было простым и легким. Чернозуб устал от городов, от старых друзей и врагов. Он устал от человечества и посему, пустив в ход деньги папы, купил себе осла, или, точнее, мула, и направился на север, прокладывая себе путь вдоль опушек, где леса встречались с равнинами.
Трава. С одной стороны нетронутые травянистые пространства тянулись до горизонта, а с другой – извилистые языки ее вторгались между приземистыми деревьями с черной корой. Невысокие горы Летучих Звезд полыхали кострами, но Чернозуб не знал, шли там торжества или похороны.
Он беспрепятственно миновал первый бревенчатый блокпост уродцев. Он надеялся, что Долина рожденных по ошибке примет его – так и случилось. Долина народа Уотчитаха, как она сейчас именовалась, представляла собой переплетение небольших лощин, во всех направлениях рассекавших пологие горы, получивших название Старого Зарка. Чернозуб двигался все дальше, пока не набрел на небольшую общину книжников и запоминателей, – Пост Кедра. Он обменял своего мула на г'тару, очень напоминавшую ту, что когда-то дал ему отец, и устроил себе жилье на горном склоне над аббатством, предлагая свои услуги как писца и учителя в обмен на еду.
Он нашел себе укрытие в пещере с каменным сводом, весьма походившую на ту, в которой когда-то жил Амен. Что было нелегко – эти пещеры на востоке были широкими и открытыми, как зев. Они спасали от дождя, некоторые – от холода, но ни одна из них не могла остановить бег времени.
Так Чернозуб Сент-Джордж жил тут и старился, читая молитвы и размышляя над Законом святого Лейбовица, который обрек его на жизнь в смирении, и он не без удивления понял, что в любом случае пришел бы к нему. Смирение было сестрой того глубокого одиночества, которое он берег в себе, одиночества, к которому он больше ничего не мог присовокупить. Опустошенность была столь же осязаемой, как и любовь. Хотя порой он ловил себя на том, что ночами возносит молитвы тому, кто, ответив на них, приведет к нему Эдрию. Чернозуб слышал о светловолосой женщине-привидении в монашеском одеянии, которая лечила людей в соседней долине. Местный священник называл ее ведьмой – порой она врачевала души, проклятые священником, и поэтому он боялся ее.
Чернозуб тоже нуждался в исцелении души, но не этого он боялся. Он боялся того отверстия под клитором, прорванного черным богом и белым богом, которые у него на глазах ехали в объятиях Дневной Девы, восседавшей на своем ослепительно белом муле. Или же это сделал для нее старый еврей. Стоило только перевалить через холм, за которым ждали его: там лежала дорога к Господу нашему Иисусу и ко всем святым – но Чернозуб был трусом. Порой он вскидывался в мгновенном восторге, думая об этом, но был не в силах скрыть свой позор от Святой Матери Дневной Девы Фуджис Гоу, которая из какого-то уголка сознания наблюдала за ним. Не упоминал он об этом и в своих ежегодных исповедях священнику аббатства Лейбовица, который навещал его каждый Великий четверг. Как ему предписывал аббат, священник каждый раз хотел омыть ноги Нимми, но отшельник отказывался.
– Ты не признаешь, что живешь в бедности и убожестве? Не является это твоим грехом гордыни?
Вздохнув, Чернозуб согласился, чтобы священник омыл ему ноги и причастил его.
Несколько раз он, как советовал Амен Спеклберд, предавал Иисуса, когда Спаситель становился для него поводом для прегрешения, но Чернозуб всегда возвращался к нему, и ему казалось, что так поступал и Спаситель. Но не запоздал ли ты, Господь?
Каждый день он по три часа учил тринадцать местных ребятишек разного возраста читать и писать на их родном диалекте; кроме того, он немного учил их музыке и, к недоверию родителей, рассказывал кое-что о географии континента, а также то, что он знал об истории мира и падении Ма§па СгуНаз. Некоторые ребята верили ему, а другие – своим родителям, но, пусть даже отцы и матери подсмеивались над отшельником, они приносили ему еду как плату за обучение грамоте своих пострелят, чинили одежду, снабжали его теплыми одеялами, а порой, когда он недомогал, дарили бурдюк вина.
Открываясь в одиночестве, Чернозуб познавал самого себя. Порой открытость души принимала в себя восторг божественного озарения, но куда чаще этого не случалось. Он решил прекратить открывать душу для Бога. Именно это и советовал Майстер Экхардт – впасть в такую бедность, чтобы Богу не было места поместиться. Но нужно ли ему такое место? Он и так пребывает всюду. Вот и все.
