Обстрел начался еще утром. Из-за ливших несколько суток кряду дождей каждый взрыв разбрасывал липкую грязь. На дне траншей образовались мутные лужи глубиной по щиколотку. Глина при каждом шаге чавкала под ногами. Хорошо, что июль, а не ноябрь, но даже летний затяжной ливень успешно превращает землю в месиво и отбирает у людей последние крохи живого тепла.
Арман и Лэрри, которым повезло встретиться вновь на стыке французских и английских участков фронта к западу от Реймса, расположились поближе к наблюдательному пункту, от которого было мало толку. Стекла стереотрубы были заляпаны той же грязью, поэтому офицер-наблюдатель постоянно и крепко ругался. Попытки протереть оптику успеха не имели – сразу вслед за тем очередной разрыв поднимал в воздух липучие куски глины, и очистку можно было начинать сначала.
– Ничего не меняется, – проворчал Арман. – Осады, бастионы, мины. Тебе не кажется, что все их разговоры о прогрессе – пустая болтовня? Да ты посмотри, четыре года прошло, и опять мы на Марне!
Лэрри пожал плечами и отрешенно проговорил:
– Знаешь, у нас в замке был архивариус… любил читать старинные летописи и сравнивать с современностью.
– И что с ним стало?
– Уволили на всякий случай.
– Давно?
– При королеве-девственнице. Елизавете Великой…
– А это не он потом стал известен как Шекспир?
– Может, и он. Я не следил. Так, давай-ка отсюда убираться.
Арман одним прыжком переместился к повороту траншеи. Наблюдатели шарахнулись в другую сторону, похоже, они были в курсе, что мистер Хайд попусту тревогу не поднимает. Остался безучастным к происходящему только парнишка, который уже час тщетно пытался укрыться от дождя, скорчившись у земляной стенки и пряча руки в рукавах, а голову в воротнике. Лэрри ринулся к нему, схватил за шиворот и поволок в сторону.
Они едва успели добраться до места, где остановился Арман, как земля вздыбилась, брызнула мокрыми комьями. Рвануло так близко, что грохот взрыва оказался почти не различим – как и прочие звуки долго после этого. Спасенный солдатик ошалело взирал на Лэрри, бормоча бессвязное.
– Уймись, Джонсон! – сверкнул глазами тот.
– Но я же воочию видел твой настоящий облик – ты эльф! Мне спас жизнь эльф! Что будет с моей душой?
– А почему с ней что-то должно быть?
– Ты мне спас жизнь – значит, я у тебя в долгу.
– Увы, ты не настолько дорогой экземпляр, чтобы я рассчитывал от тебя получить что-то взамен…
– Не может быть это просто так! За этим что-то кроется!
– Если тебе мало того, что мы товарищи по оружию и я тебя спас, можешь считать, что обязан мне жизнью. И если ты не можешь пережить того, что жизнь спас тебе эльф, то у тебя есть только один выход – подняться во весь рост из окопа и ждать вражеской пули.
– Ты что, этого хочешь?
– Если бы этого хотел, то тебя бы не спасал, рискуя при этом своей жизнью.
– А если бы тебя спас негр, ты бы также не находил себе места? – вмешался Арман.
– Нет… – вконец растерялся тот.
– А если один из азиатских дикарей? Скажи мне, пожалуйста, где та самая грань спасения, составь список – кто может тебя спасать и не огорчать… Неужели для тебя фронтовое братство ограничено только хомо вооруженис одного цвета крови и разреза глаз?
Несчастный уже не пытался отвечать, но Арман и Лэрри не унимались:
– И как тебе формулировка в похоронке? «Он не вернулся из боя потому, что не хотел, чтобы ему спину прикрывал эльф»!
– А если тебя бы спасла женщина?
– Ну и что?
– Так у женщин души до недавнего времени не было!
– Ладно, Лэрри, не заводись. Видишь, парнишка к Древу Познания истории даже не подходил…
– В данное время Древо Познания плодоносит снарядами, которые начнут падать через пару минут.
– Откуда ты знаешь? – вскинулся еще один парень, по виду – ну просто родной брат вконец растерявшегося Джонсона.
– Да просто чувствую… И позволь не говорить, каким местом!
Слепок времени № 11. Лучшие гвозди пропаганды
Во время войны на центральных площадях германских и австрийских городов были установлены деревянные скульптуры, именовавшиеся тем не менее «железными воинами». Или еще точнее – «воинами из гвоздей». Всякий внесший определенную сумму на военные нужды получал право забить в скульптуру гвоздь – от простого железного до золотого, в зависимости от размера пожертвования. Кроме того, жертвователи получали специальные значки. Тех, кто уклонялся от взносов, окружающие быстро начинали подозревать в предательстве. Чаще всего для забивания почетных гвоздей устанавливали статую президента фон Гинденбурга.
За первые три года войны в Берлине были задержаны 1785 человек за незаконное ношение военной формы, в том числе 384 самозваных офицера. Было доказано 175 случаев шпионажа в пользу Франции, 59 – Англии, 55 – России, 21 – Бельгии, 2 – Италии.
За время войны по обвинению в государственной измене в Германии было осуждено:
225 немцев, в том числе 67 эльзас-лотарингцев,
46 французов,
31 голландец,
25 швейцарцев,
22 русских,
20 бельгийцев,
13 люксембуржцев,
5 датчан,
4 австрийца,
3 англичанина,
3 итальянца,
3 шведа,
1 перуанец.
Главную задачу – заставить врага сдаться – успешнее всех выполняли американские пропагандисты, которые до войны были специалистами по рекламе. Составленная ими листовка рекомендовала немцам: «Когда вас возьмут в плен американцы, отдайте это первому же офицеру, который будет проверять ваши документы». Далее сдавшийся в плен немец должен был заполнить свой послужной список, а позже – подтвердить, что его содержали в хороших условиях и кормили «говядиной, белым хлебом, картофелем, бобами, сливочным маслом, поили настоящим кофе из зерен и молоком, а также снабжали табаком и т. д.». Гарантируя заботливый уход, американцы обращали внимание на то питание, которое могли предложить, – для германской армии, лишенной изобилия, это было убедительнее всего. Но в ответ германское командование лишь пыталось уверить своих солдат, что настоящий немецкий воин всегда должен помнить о своем долге.
Добились германские пропагандисты своими занудными рассуждениями о роли особо культурной немецкой нации лишь того, что немецкое слово Kultur надолго превратилось в символ скучного, педантичного высокомерия. Очень часто британцы вообще ничего не придумывали – просто брали очередное агрессивное заявление или образчик германского хвастовства и распространяли его в печати. Иногда с комментариями, иногда даже без.
