И они подняли коней в галоп.
…Джунгары, нужно отдать им должное, все-таки сумели построиться для встречной атаки. Полусотня Саида уже оставила копья и взялась за мечи, когда с обоих флангов раздались улюлюкающие вопли и посвистывание налетающих кочевников — и тяжелый топот слаженно бьющих в землю тысяч и тысяч копыт. Ответом мерзкому визгу стал мощный выкрик: "Али!", и настал День помощи — в бой вступили две тысячи Хасана ибн Ахмада.
Джунгар, однако, было так много, и так была велика их мстительная ярость, что всадники Хасана не сумели их задержать и они прорвались обратно в лагерь. Труба подала Утру Псового лая сигнал отойти и перестроиться.
Из дымного удушливого лабиринта пылающих юрт им удалось вырваться на удивление быстро. Небо уже совсем посветлело, трава еще казалось серой, кони плясали на истоптанной и взрытой земле, когда их осаживали и разворачивали. "В строй, в сторой", пела труба высоким чистым голосом. Саид оглянулся на белое знамя Аббасидов над холмом и вид длинного, извивающегося на ветру кольцами стяга вселил в него радость.
Под золотистой дымкой розовеющего неба вспыхнули, а затем погасли, затем снова засверкали копья отряда Знамени — колыхаясь, конная тысяча приходила в движение.
А в степи перед ними стояла пыль, в ней мельтешили высверками оружия бьющиеся конники — поле боя заволокло настолько плотно, что Саид не мог понять, идет ли к джунгарам подкрепление — или грохот, крики, ржание и визг лошадей поднимаются к небесам доблестными усилиями воинов Хасана ибн Ахмада.
Потом он узнал, что из степи действительно шло еще несколько тысяч конных, и Саид задумался о мудрости Всевышнего — знай он об этом в то утро, возможно, его сердце охватило бы отчаяние.
— Прощай, мученик! — не смотря на грохот и шум боя, его воины готовились к атаке согласно обычаю.
Он обменялся последним приветствием верующего с Галибом Крохой и потянул из ножен саиф. Хищное металлическое свиристение обнажаемого оружия послышалось со всех сторон — этот звук он различил бы среди сотен других. Саид не сумел сдержать улыбку.
Перед ними прорысил вестовой, размахивая рукой и крича:
— Идем в бой вместе со Знаменем!
Над холмами трубы выводили переливчатую мелодию, обещая белый виноград и свежую воду в зеленых садах Али.
"В атаку", спокойно и уверенно приказал у него в голове голос Тарика. Голос трубы взвился последней трелью.
— Эйна-а-а!!.. Али!..
И Саид поддал шипами стремян в бока Аль-Аксума. Конь вскинулся и рванул вперед, словно хотел выбежать из-под седла.
…- Он убил его! Убил хана Булга! — крикнул Галиб, показывая туда, где все равно ничего не видно было за плотной пылью.
— Откуда ты знаешь? — изо всех сил заорал Саид и тут же закашлялся.
Впрочем, джунгары покидали поле боя, бросали поединки и разворачивались в степь. Над головами кричали ястребы. Птиц не было видно в пыли — пока они не пикировали вниз и не вцеплялись когтями в лицо. Джунгары орали как резаные и глупо размахивали руками.
В той стороне, куда показывал Галиб, заорали еще сильнее. Налетел порыв ветра и погнал пылищу прочь. В желто-сером мареве Саид увидел, наконец, силуэты всадников. А когда пригляделся, то не поверил собственным глазам. Впрочем, ему приходилось видеть, как много может сделать хороший, прямой как стрела киблы, толайтольский клинок в умелой руке. И он, конечно, много раз видел, как убивают с одного удара. Но он ни разу не видел, чтобы убивали с одного удара всякий раз, когда наносили удар. Отмашка — труп. Отмашка — труп. Тарик рубился сплеча и очень быстро.
— Да помилует нас Всевышний, — зачарованно прошептал Саид, глядя, как вокруг самийа валятся, как снопы, джунгары.
— Ааа! — в восторге заорали все, кто мог видеть бьющегося нерегиля. — Вперед, во имя Всевышнего! К стремени сардара!
Саида потом много расспрашивали: а правда? Неужели это возможно? И всякий раз Саид важно кивал и, засвидетельствовав свою честность перед Вечным Судьей, отвечал: чистая правда. Направо взмахнет — голова с плеч. Налево — из седла выбьет. И мы собрались у стремени Тарика и рубились до полудня, пока трупы врагов не покрыли степь на многие фарсахи вокруг и трава не стала мокрой от крови, и наши кони стали оскальзываться и падать. Нет, это не поэты придумали. Это так и было.
Саид действительно упал, вместе с конем. Правда, Аль-Аксум не подскользнулся — ну, тут важно не врать в главном, — а неудачно прыгнул через завал из конских и человеческих тел. Так они вместе и завалились — слава Милостивому, ничего не сломали, ни он, ни конь. Воистину, у повода этого самийа летела удача.
Поднимая на ноги своего золотистого красавца, Саид осмотрелся. В схватке они вырвались на разнотравье, и пыль улеглась. Ускакавшие вперед воины придержали поводящих боками коней и остановились. За их спинами труба пела сигнал прекратить преследование и возвращаться.
…Вернувшись, им пришлось еще навести порядок в разоренном джунгарском становище. Уцелевшие кочевники, большей частью женщины и дети, просили о милости. Тарик велел в милости отказать. Саид с остальными отправились подбирать стрелы, свои и джунгарские. Много времени это не заняло: когда солнце перешло на запад и присело над холмами, они уже набрали полные колчаны — и столько же запасных стрел. Впрочем, расстреливая уцелевших джунгар, они опять израсходовали весь запас, и им снова пришлось отправляться на поиски — а это было уже нелегко, потому что день клонился к вечеру и стало темнеть.
Наконец, Тарик приказал залить все, что еще не сгорело, сырой нефтью и поджечь.
Занимая свое место в походном строю, Саид обернулся. В темном вечернем небе колыхалось зарево пожара. Тарик, черным силуэтом, стоял над бушующим пламенем, из которого взлетали вверх искры, выстреливали головешки, доносились слабые человеческие вскрики и пронзительный визг раненых и не добитых лошадей.
Пересев на запасных лошадей, они двинулись на север, к границе, не задерживаясь для отдыха — джунгары могли решиться на мщение. Когда на рассвете они вступили на земли тагры, отсветы далекого пожара еще отражались на пепельных облаках, сливающихся со стелющейся травой бесконечной степи, серой в утренней дымке. Тарик проскакал назад, в хвост колонны. В строю передавали, что дозорные заметили джунгарских разведчиков. Впрочем, они и не скрывались — всадники в шапках-малахаях на низеньких лошаденках маячили в нескольких полетах стрелы на песчаном гребне, отделяющем траву от белеющих как вымытые дождем кости солончаков. Тарик неспешно двинулся им навстречу — белую накидку развевало ветром, конь, серый сухопарый сиглави, мягко переступал в траве. Поглядев на призрачно-бледного в рассветных сумерках всадника, джунгары развернулись и припустили обратно в степь.
Оказалось, что не так-то просто решить задачу: сколько дневных переходов понадобится четырем тысячам конников, чтобы пройти тагру, а затем тридцать четыре ширванских фарсаха от тагры до Мерва? Все считали, что от силы пять. На третий день прискакали гонцы — с радостным известием. На шестой день в долине показался авангард войск, который вел Хасан ибн Ахмад. Их приняли за джунгар: облако пыли шло над ними, как грозовая туча, и люди с воплями метались среди полей, бросая мотыги и корзины. Даже когда ибн Ахмад развернул белое длинное знамя Аббасидов, феллахи продолжали голосить и молиться, простираясь в сторону пустыни Али там, где их застало страшное зрелище надвигающегося войска.
Оказалось, что самийа отстал на фарсах с сотней конных. Почему-то он решил допросить четырех пленных — вот все, что осталось от улуса хана Булга, — не в Мерве, а среди безлюдных пустошей плоскогорья Мухсин. Так что пику с головой хана Булга в военный лагерь повелителя верующих привез Хасан Абу-ль-Валид ибн Ахмад, а самийа прискакал — с почтительной поспешностью, так что полы его джуббы развевал ветер — еще через два дня.
Гнев Аммара успел остыть, а когда было получено известие о победе, и вовсе улетучился. К тому же ему не приходилось скучать: к Мерву подходили все новые и новые войска. Гвардия халифа — одиннадцать тысяч воинов, к которым должны были добавиться четыре тысячи ханаттани, ушедших с Тариком, — уже стояла отдельным, окруженным глубоким рвом и частоколом лагерем. Наместникам областей и краев также было приказано выслать войско и запасы провизии. Такие же приказы получили главы знатных родов, держатели крупнейших уделов халифата: Амири, Курайши, Бану Худ, клан ибн Марнадиша, а также Бени Умейа. Всего ожидали собрать не менее сорока тысяч воинов. Теперь бирюзовый купол мавзолея Санджара, чудом уцелевшего чуда Мерва, из знака горя и поражения стал как камень бахт для сердец верующих — блеск его изразцов, видный на расстоянии дневного перехода, радовал сердца и вселял надежду на победу.
