заявил, что попытался их скрестить. Так-то скучно грамматику зубрить. Вот и развлекся…
— Славно, славно, — похлопала Наталья Алексеевна, когда импровизированный допрос племянника завершился. — Новое слово в русской поэзии. Надеюсь, ты не оставишь этого своего увлечения. Только впредь лучше разузнать, о чем ты стихи слагаешь.
Царевич вполне искренне смутился.
Он слышал, что Пушкин был озорник. Но думал, что это проявлялась во всяких выпадах против неприятных ему людей. О каком-то политическом контексте в его, казалось бы, не связанных с этими вещами стихах, парень даже не догадывался. Там, из XX или XXI веков обывателем этого было уже не видно. А тут… да, действительно. Нужно крепко думать с такими вот выходами.
Впрочем, дело сделано. И он перешел к следующему этапу:
— Оно тетя больше шалость. — произнес Алексей. — Мне больше по душе механика, арифметика и прочие науки о естестве, сиречь о природе.
— Зря. Мне было бы отрадно, если бы время от времени радовал нас своими шалостями стихотворными.
— Да… да… — раздалось отовсюду.
— Я даже не знаю. Попробую, но ничего не обещаю, — теперь уже наигранно смутившись, ответил Алексей. Слишком наиграно, чтобы все это поняли.
— В науках о природе, как ты сказываешь, такой изящности сложно добыть.
— Без всякого сомнения, но там есть и иные вещи. Не менее увлекательные.
— Увлекательные? — удивилась тетя. — Мне всегда казалась, что вся эта цифирь и прочее крайне скучным делом.
Алексей заверил ее в том, что это не так. И на глазах показал простейший фокус со свечкой и змейкой.
Делается он быстро. Берется листок бумаги из которого вырезается бумажная спиралька. За ее центральную часть подвешивается куда-то. На спицу или там ниточку. А снизу к ней подносится свеча.
Поднесли — спиралька закрутилась.
Убрали — остановилась.
— Дивно? — спросил Алексей присутствующих.
— Занятно, — согласилась тетя. — А от чего же эта полоска вертится?
— Огонь свечи нагревает воздух. Он начинает подниматься вверх. Получается этакий ветерок. Теплый. Вот он и шевелит.
— И как ты до сего опыта додумался?
— Наблюдая за огнем, — как можно более беззаботно ответил царевич и улыбнулся. — Да и сами вы видели много раз как тлеющие кусочки улетают из костра. Вот я и стал расспрашивать учителя. Оказалось, все верно — мои наблюдения верны. И, хотя мы это еще не изучали, он охотно перескочил на этот вопрос. И я, закрепляя урок, выдумал сию поделку. Я мню, что ветер близким образом давит на паруса кораблей, гоняя их вперед. Но то еще надобно проверить…
А дальше царевич стал жаловаться, что изучение механики довольно сложно без небольшой мастерской. Такой, чтобы опыты там ставить всякие. Вот вроде такого. И какого-нибудь ремесленника толкового туда бы. Чтобы не ему самому руки свои сбивать. Царевич все-таки.
Наталья Алексеевна вполне благодушно расположенная к племяннику, особенно после такого шоу, устроенного им, охотно поддержала эту просьбу. И пообещала и помещение выделить, и денег, и позволить нанять подходящего работника. Причем самому царевичу. Лично.
На чем тот и успокаивается.
Он, собственно и задумывал этот тщательно подготовленный «экспромт» только для того, чтобы расширить свои возможности. Опять же с банальной целью — получить ресурсы для шагов, позволяющих набрать очки репутации у отца, как прямо, так и косвенно…
Гости Натальи Алексеевны разошлись по домам. И вместе с ними стали расползаться по столице и новые слухи о молодом царевиче. Что явно в отца пошел. И про стихотворение озорное и провокационное. И про фокус его, явно не по годам разумный. А уж то, что он упомянул корабли вообще вызывало умиление. Но не у всех… Те же Лопухины на будущий день собрались у царицы и весьма неодобрительно об этом всем стали отзываться. И это — мягко говоря. Сказывая, что мальчик то одержим…
Бац…
Евдокия Федоровна не выдержав влепила оплеуху этому болтуну.
— Ты чего несешь?! Мой сын одержим?! — рявкнула она вдогонку.
Мужчина от такого обращения дернулся. Но его сдержал старший родич, положив руку на плечо. И сказав:
— А что ты хочешь? Духовное учение отверг, да еще высмеял прилюдно. А всякими бесовскими занятиями увлекается. Бесенок как есть. Али чертенок.
— Ты говори да не заговаривайся! — прошипела крайне раздраженная Евдокия Федоровна.
— Тебе что, правда глаза застит? Так протри их.
— И то верно, — поддакнул ей еще один родич. — В храме сомлел. Хитер. Язвителен. Ловок. Кто он как не порождение Лукавого? Язва, а не ребенок.
— Тебе за твои слова нужно язык вырвать, — пуще прежнего заводилась Евдокия, которую эти слова задевали чрезвычайно.
— Да ты сама подумай…
— Это ты подумай! Куриная твоя башка! — рявкнула она. — Как одержимый в храм ходить может? А сын мой — посещает службы исправно. И окромя того случая, когда от излишне строгого поста ему подурнело, стоит службу честно. И знамением себя крестным осеняет. И молитвы возносит. И исповедуется. И причастие принимает.
— А черт его знает этих бесят? Может приспособился как-то?
— Али матерый. Чай на царского сына покусился. Абы какой тут не пойдет.
— Верно… верно… — закивали со всех сторон.
— Вот как муженька твоего окрутили черти. Так и сына.
— Верно Нарышкина старая Лукавого под хвост целовала. Оттого и сила тех нечистых великая. Али ты думаешь, муж твой просто так по всяким ведьмам кукуйским шляется?
Царица промолчала.
Лишь насупившись как грозовая туча смотрела исподлобья на родичей.
— Забирать Лешку надобно. Спасать.
— Да отмаливать.
— Да разве отмолишь? Бес то сильный, матерый.
— Значит опытного старца какого привлекать, что многоопытен в таких делах.
То, что сына нужно от Натальи Алексеевны забирать, спасая от ее тлетворного влияния, Евдокия Федоровна и сама понимала. А вот все, что касалось чертей да бесов ее заводило. Ведь даже если и так, то болтать о том не стоит. Тайком делать. А у этих вон — язык помело. Седмицы не пройдет как вся Москва о том ведать будет. Да чего седмицы — дня…
И она оказалась права…
Царевна Софья, что некогда рвалась в царицы, также не обошла вниманием этот вопрос. Так-то ее держали в монастыре. Однако Адриан особой строгости в том не применял. И дозволял ей довольно большие вольности. Покидать пределы монастыря, конечно, не давал, а вот гостей к ней пускал свободно. Само собой, не всех. Ибо старался не складывать все яйца в одну корзину и прекрасно понимал — случись что с Петром — ее вновь на престол поставят. Как царицу или регента — не так важно. Оттого и старался подстелить соломку. Люди то смертны. Хуже того — смертны внезапно…
— Интересно, — тихо произнесла Софья, выслушав доклад о том опыте
