признаться, особой уверенности, что я завтра получу свой автомобиль, конечно у меня не было, и я все время томился мучительными сомнениями. В приготовлениях к отъезду и прощании с друзьями, незаметно прошел день. Когда же все уже было готово, мне стало как-то не по себе, сделалось ужасно грустно и не хотелось покидать армию, с которой, проведя всю военную компанию, я уже успел сродниться.
Невольно меня охватило жуткое чувство ужаса перед неизвестностью, стало страшно отрываться от насиженного места и одному пускаться в трудный путь, полный опасности, неожиданности и препятствий. Мне понадобилось огромное усилие воли, чтобы совладать с собой и побороть колебания. Вся ночь прошла без сна, в анализе и оценке этих, неожиданно нахлынувших переживаний. Около 8 часов утра мои грустные размышления были прерваны шумом мотора автомобиля, подкатившего к дому. Сомнения рассеялись, отступления быть не могло, надо было садиться в машину и ехать.
Наступил последний момент трогательного прощания с моим верным и преданным вестовым, Лейб-Гвардии Павловского полка, Петром Майровским, состоявшим при мне еще в мирное время. Он не мог сдержать горьких слез и плакал при расставании, как ребенок. На его попечение я оставлял все свои вещи и коня, а конного вестового А. Зязина, столь же мне преданного, брал с собой, в виде телохранителя до Киева, намереваясь оттуда отпустить его в Петроградскую губернию, где у него была семья.
Наконец, все было готово, и мы двинулись в путь. С чувством тяжелой грусти, я навсегда оставлял родную мне армию, сердце болезненно сжалось при мысли, что никогда уже не придется увидеть ее, как некогда мощную, гордую, в полном блеске ее славы одержанных побед. В голове, одна за другой мелькали картины славного прошлого, свидетельствовавшие о бесконечно дорогом, светлом, и несравненно лучшем, чем была наполнена горькая действительность. Автомобиль быстро нес меня в неизвестность, где меня ждали приключения, или подвиги, или авантюры, неведомое будущее скрывалось непроницаемой завесой.
По пути я заехал за подпоручиком А. Овсяницким, молодым офицером связи штаба нашей армии, братом моей невесты, так же ехавшим, как и я, в "отпуск". К вечеру мы благополучно добрались до Каменец-Подольска.
Пролетарский переворот быстро распространялся по стране. Советы стали господами положения в городе и деревне. На станции мы застали обычную картину: толпы утративших воинский вид полупьяных солдат хозяйничали на вокзале. В воздухе висела отборная брань, забористый мат, смех, крик, раздавались угрозы по отношению к растерявшейся и запуганной администрации железной дороги.
Продолжительные переговоры моих шоферов и вестового Зязина, выразившиеся временами в довольно откровенной матерной перебранке, а временами в таинственном нашептывании наиболее активным "товарищам", увенчались полным успехом, и я, с подпоручиком Овсяницким, были водворены в большое купе первого класса, перед дверью которого, в коридоре, в виде грозного сторожа-цербера растянулся мой вестовой.
Здесь, кстати сказать, я впервые на деле увидел явные достижения Октябрьской революции, столь импонировавшие буйной толпе и низам населения. Уже не было ни контроля документов, ни билетов. Каждый человек ехал там, где ему нравилось, и куда он хотел, как полностью свободный гражданин самого свободного в мире государства. Свобода в крайней степени! Особенно если она подкреплена кулаками, а еще лучше винтовкой и револьвером.
Главари революции правильно учли психологию черни и отлично поняли, что такими видимыми подачками создадут из подонков общества ярых себе приверженцев. Какой замечательный результат! Всего около месяца в стране царит хаос и смута, но люди уже позабыли, что можно ездить первым классом, просто садясь в вагон и занимая места, согласно купленным билетам, без возни и драки, чинно беседуя с соседями… Я не буду останавливаться на описании моего путешествия. Скажу лишь то, что длилось оно уже около трех суток.
Отмечу также, что первое время, после отхода поезда, неоднократно были попытки проникнуть в наше купе, но мало-помалу, они прекратились. Дело в том, что мой вестовой Зязин подкупив наиболее буйных "товарищей" -- кого колбасой и салом, кого папиросой, кого какими-то обещаниями, завоевал себе привилегированное положение и почти до самого Киева я ехал никем не тревожимый, несмотря на то, что мой спутник сошел на половине пути, и я оставался в купе совершенно один. Только несколько часов назад лихой напор солдат и мешочников, двигающихся в столичный город нового государства сепаратистов - УНР, возникшего в пору смуты, смел все преграды и ворвался к нам, заполонив все вокруг. Цунами тел снесло все барьеры и заслоны и затопило купе. Ничего потерпим, скоро Киев.
Тут меня разбудили, уже приехали, Киев. Толпа меня вынесла на грязный перрон. Мыть его будут теперь уже только при немецкой оккупации. Черт возьми, я все еще в теле Полякова! Что делать? Первым делам здесь же, на перроне, я попрощался со своим верным вестовым Зязиным. Все равно здесь мы расстаемся, а еще не хватало тому заметить, что "барин переродился". Да и вечер уже, скоро ночь наступит.
Пребывая в состоянии полной обескураженности, я все же как-то сумел поймать извозчика и заселиться в гостиничный номер. Думаю, в этом мне помог автоматизм Полякова, сейчас я пребывал не в том состоянии, чтобы что-то делать осмысленно. Лишь лежа в одном исподнем на кровати в гостиничном номере, еще дышавшей прежним постояльцем, я позволил себе расслабиться и предаться размышлениям о делах наших скорбных.
Мысли постоянно скакали. «Нахлынули воспоминания», называется! Итак, Поляков. Иван, что уже хорошо, так как я к своему имени уже привык. Путаться не буду. Как я мог заметить, это был еще тот фрукт, тот еще кадр, со своими огромными тараканами в голове. Хотя, в общем-то,
