Ничего этого не знал в недавнем прошлом корнет, а со вчерашнего дня штаб-ротмистр Ястребов. Он был корнетом гвардии, генерал Врангель произвел его в следующий чин поручика, но поскольку гвардейских частей в Русской армии пока не существовало, то по петровскому еще указу он автоматически стал армейским штаб-ротмистром.
Его не интересовали тонкие душевные движения главного советского инквизитора. Он о них даже и не подозревал по молодости лет и политической малограмотности. Ястребов знал только, что все невинные жертвы и бессудные казни в его любимой России связаны с именем этого худого человека с мушкетерской бородкой, восседающего на заднем сиденье открытого автомобиля. И что пуля от патрона образца одна тысяча девятьсот восьмого года навылет пробивает железнодорожный рельс.
Штаб-ротмистр пристроился на корточках за парапетом китайгородской башни, запирающей выход с Никольской улицы на Лубянскую площадь.
Рядом лежала винтовка «СВД» с четырехкратным оптическим прицелом и магазином на десять патронов с утяжеленными, специально сбалансированными пулями.
Ястребов принял позу для стрельбы с колена, вжал приклад в плечо и сдвинул вверх флажок предохранителя. На дистанции в двести метров лицо объекта заполнило почти все поле зрения прицела. Штаб-ротмистр мог бы попасть в цель и из кремневого ружья, условия простейшие, даже упреждения брать не надо. Ястребов плавно выбрал свободный ход курка, задержал дыхание и легонько двинул пальцем.
Во лбу Дзержинского, чуть-чуть ниже козырька знаменитой фуражки появилось круглое отверстие. Он привстал на сиденье, сделал жест, будто пытался закрыть лицо руками, и резко опрокинулся назад. Сидевший с ним рядом порученец секунду смотрел на кровь, толчками выплескивающуюся из раны, потом отчаянно, срывая голос, закричал.
…Следующие два дня происходящее в Москве можно было бы назвать своеобразным хеппенингом. Специалисты, вроде Агранова и его друзей, занимались своим делом спокойно, скрупулезно и целеустремленно, Шульгин же устроил из него маленький праздник. На открытом «додже» с установленным в кузове пулеметом «ПК» на турели он носился по городу в сопровождении кортежа из двух «роллс-ройсов», нескольких легковых «рено», набитых веселыми, слегка выпившими и продолжавшими поддерживать указанное состояние умеренным отхлебыванием из фляжек рейнджерами, а также наскоро приспособленных под «черные вороны» автобусов, производил аресты согласно проскрипционным спискам и, не стесняясь, сообщал всем случайным свидетелям акций, что настало время Советов без коммунистов.
Чем-то все происходящее напоминало картинки латиноамериканских «пронунсиаменто», то есть военных переворотов, в которых больше карнавала, чем политического ожесточения. И еще раз Сашка убедился, подтвердив свой опыт тридцать седьмого года, что коммунистические функционеры, насмерть отравленные идеей «демократического централизма», поднимали руки и шли в тюрьму, не делая ни малейших попыток к сопротивлению или бегству. Партии виднее…
Анна неизменно сопровождала его на правом сиденье «доджа», являя собой воплощенную фурию контрреволюции, своеобразный антипод пресловутой женщины-комиссара из «Оптимистической трагедии». Правда, пистолета ей Шульгин не давал, несмотря на просьбы.
И откровенно торжествовал полковник Басманов, возведенный в ранг командира спецотряда ВЧК.
— Изумительно, Александр Иванович. Никогда не думал, что доживу до такого. Мотаемся по Москве, арестовываем коммунистов, делаем, что хотим, и все без стрельбы, без потерь… Гениально. Видели бы это друзья, умиравшие в Кубанских степях зимой восемнадцатого! Никогда бы не поверил, что такое возможно…
— Все нормально, Михаил Федорович. Как раз так все и делается. Переворот семнадцатого года в Питере никто и не заметил. Власть большевики взяли тихо. А вот когда толпы на улицы выходят, демонстрации всякие устраивают, флагами машут, стреляют без толку — дело проиграно — как в Будапеште в пятьдесят… Тьфу, в смысле — в девятнадцатом году. Сейчас только вы да я знаем, что на самом деле происходит. Оно и к лучшему. В нужное время сообщим кое-что в газетах, и ладно… Народу слухами даже интереснее обходиться.
Однако Новиков все равно вынужден был сделать Сашке внушение.
— Ты, брат, слишком увлекся. К чему вся эта показуха? Не дразни гусей. А то какой-нибудь дурак невзначай опомнится раньше времени. Когда заканчивать думаешь?
— Да мы и закончили уже. По спискам все намеченные изолированы. И на самом деле почти никто ничего не заметил. Мало ли в Москве облав было? То бандитов ловили, то заговорщиков, то просто заложников брали. Все путем… Тут утром сценка была, лично наблюдал. Вроде забавная, а то и плакать хочется. Послушай для разрядки. …Во внутреннюю тюрьму на Лубянке привезли очередную партию арестованных. Послали за комендантом, в ожидании его Шульгин с Басмановым, случайно оказавшиеся в одно время в одном месте, закурили, присев на подножке автобуса.
Комендант появился и с ходу начал протестовать, заявляя, что у него все камеры переполнены и новых арестантов принимать некуда. Везите, мол, в Бутырки. Заранее надо было предупреждать, тогда он расчистил бы площади.
— Иди-ка сюда, дорогой товарищ, — ласково улыбаясь, сказал Басманов. — А что там у тебя за клиентура сейчас сидит?
— Нормальная клиентура. Какую привозили, такая и сидит…
— Ну, неси нам списки. Тех, что до вчерашнего дня посадили…
— А кто ты такой, чтобы мне приказывать? Я, может, только товарищу Менжинскому подчиняюсь… — коротконогий рыжий комендант только что на носочки не привстал, чтобы выглядеть достойно против высокого, пока еще сдерживающего злость, но уже начавшего раздраженно втягивать воздух сквозь сжатые зубы Басманова.
— Эт-то я тебе сейчас обозначу, кто я есть… — Рука в лайковой перчатке сжалась в кулак.
— Спокойнее, Михаил Федорович, — предостерег его Шульгин. — Товарища пока не поставили в известность. Тебя, товарищ комендант, эта бумага устроит или вправду за Менжинским послать? — Он протянул ему соответствующий мандат, подписанный Аграновым.
— Уяснил, товарищ? Врубайся дальше. Операция настолько ответственная, что придется всех твоих предыдущих клиентов выпустить. До следующего раза. Кроме уголовников. Уголовники есть?
— Откуда? — обиделся комендант. — Только контра… И заложники, само собой.
— Вот, значит, контру пока выпускай. Потребуется — еще раз наловим. — Басманов явно упивался своей новой ролью.
Комендант пребывал в тяжком раздумье.
