Ульяна кивала, косясь на новое диво с завода, смачно бумкающее о стены вращающейся бочки масляным комком, и думала над своими резонами – как-никак все поморское хозяйство на ней, ей и по рукам с гостями бить, но ей же и ответ пред мужем держать. А Данила ее, мужик хошь и справный, но строгий.
За полотняной занавесью, отделяющей женскую половину горницы, стукнула дверь в сени, колыхнув холстину стылым, уличным воздухом. Горница наполнилась мужским спором и покашливаниями. Девичий хор затих, так и не доведя до конца сплетню про поздний приход Иван Савича с обозом из Холмогор. Все взгляды на женской половине оборотились к большухе.
Авдотья не торопясь выплыла из-за выгородки, и до женской половины донеслось звяканье заслонки печи и голос большухи:
– Здравы будьте. Что такой всклокоченный, Егор?
Мужской спор прервался скрипом выдвигаемых из-под стола лавок и низким голосом старшего:
– Ты сюда глянь, Авдотья…
По столу зашуршала бумага, и наступила тишина. Женщины на своей половине навострили ушки почище, чем на срамную сплетню до этого.
Тишина тянулась, разбавляемая только сопением мужиков и задумчивыми вздохами большухи, занимающейся своим нелюбимым делом – чтением прописи. Растекающееся молчание нервировало всех обитателей и гостей дома, но прервать его никто не решался.
– Так что, Егор? Никак и до нас порубежье идет?!
Растерянность сквозила в тихом вопросе Авдотьи. Женщины за перегородкой даже привстали, ибо слово «порубежье» на Руси – это разоренные села, сожженные дома и холодный, зимний лес для тех, кто успел убежать.
– Того Господь не попустит! – Сочный голос Егора наполнил горницу. Вроде и не сказал ничего о деле, а льдинка от сердца оттаяла. – Но и самим береженье принять надобно.
Судя по шевелению и поскрипыванию лавок за выгородкой, мужики степенно покивали и перекрестились. Скрипы перекрыл голос Авдотьи:
– Мыслю, надо род собирать. – Под одобрительный гул большуха зашла на женскую половину, обвела встревоженных баб взглядом. – Ступайте по хатам, подруги, старших к нам скликайте. Вести недобрые с Москвы, от князя нашего.
Горница наполнилась движением и шепотками. Несколько раз хлопнула дверь в сени, пустив новую волну холода по ногам. Через пяток минут на женской половине сидела, зажав рот ладошкой и обнимая качалку с младенцем, молоденькая Лизавета, да гремела плошками у наблюдника Авдотья.
* * *
Село посыпал мелкий снег, летящий туманными языками по ветру и играющий, будто щенок, с прячущимися от него под одеждой жителями. Настырный снег лез за капюшон совика и трепал длинные уши цебаки. Народ, скопившийся перед домом старосты, притопывал ногами, прихлопывал руками, подставляя разыгравшемуся снегу спину, но не расходился.
Новость, как пожар по ветру, облетела все село, и теперь, несмотря на непогоду, к дому старосты стекались все новые поморы. В доме спорили, иногда дверь распахивалась, в низком проеме возникала кряжистая фигура Егора, щурившегося на летящий снег и высматривающего нужных людей в толпе. Когда взгляд старосты вычленял из снежной круговерти искомое, следовало громовое «подь сюды» и дом опять замирал в неподвижности, заметаемый метелью.
Сельский сход быстрым не бывает. В горнице теснилась уже дюжина мужиков, висел влажный запах тел, одежды и неуверенности. Поморы исчерпали аргументы в спорах, и за столом стояла задумчивая тишина, разбавляемая только шебуршением по хозяйству большухи и звяканьем об стол лезвия промыслового ножа, который крутил в массивных руках Василий.
– А ты что скажешь, Авдотья?
Вопрос Егора будто спустил натянутую пружину. Большуха подошла к столу, оперевшись на него крепкими руками, обвела взглядом присутствующих и подвела итог спорам:
– Неча тут сказывать. Вот ты, Кирилл, летом со всеми покос новый спробовал, чердак сеном забил, скотиной по этому, новомодному, займу разжился. Куда ты побегнешь? Пожгут твой чердак, да сдохнет скотинка. Ты, Савва Олегыч, токмо кузню обновил, уроками заводскими у тебя весь сарай завален, сама видала, ты это как в лес все тянуть сподобишься? О тебе, Ефрем, даже речь не веду. Не пойму, чего вы рядите? Сгинет государев промысел, и нас не обойдет! Накрепко мы ноне повязаны. Не о сторожках в лесу говорить потребно. Всем селом к мастерам государевым идти надо да пособлять в их розмыслах. Укрепим промысел, обойдет нас напасть. А коли, как вы, рядить будем, пройдет ворог за Архангел-город и Холмогоры али нет, то так и отдадимся на волю его. Не узнаю вас, поморы! Это ж когда мы от напастей-то прятались? Али так хозяйством обросли, что теперь вас и с лавок не сковырнуть? Неча попусту масло жечь, надо всем селом на подмогу промыслу идти, там и решим, как от напастей оборониться.
Авдотья даже прихлопнула ладонью по столу, чем вызвала не одну приподнятую в удивлении бровь собравшихся.
Начавший после нее говорить «…так-то, так…» Савва был прерван вставшим во главе стола Егором. Коли голова встал, знать, конец спорам, начало делам.
– Вот што скажу. В главном большуха верно сказывала. Надо промысел укреплять. Наших сынов да пришлых там сотен пять душ, да нас не меньше. Некуда нам хорониться. Ты, Савва, верно рек, тебе и заимку в лесу ладить, в нее парубков с детьми да тяжелыми бабами отправим коль что. В помощь себе да сынам своим бери Ефрема с домом его. И нечего нам сиднем высиживать, темнеет ужо. Надо к мастерам идти да пособлять с Божией помощью.
Все сидящие повернулись к углу дома и перекрестились на иконы. Споров больше не было, наспорились уже. Коли глава рода последнее слово сказал, то так тому и быть.
Вновь скрипнула дверь дома, выпуская в метель переговаривающихся по-деловому поморов. Ожидающий их народ всколыхнулся вопросами, потянулся к выходившим. Последним, разогнувшись от низкого проема, появился Егор, натягивающий на руки меховушки.
Староста оглядел набежавшую толпу, прихлопнул руками, чему-то усмехаясь, и гаркнул так, что на полсела слышно было:
– Что стоим, православные?! Надоть промыслу государеву подсобить! Неча нам отсиживаться, айда к цехам. Откладывайте покуда хозяйства, навалимся всем миром – ни один ворог нас не сковырнет! Нам тут жить!
Темные силуэты поморов шли сквозь пургу через Мельничный ручей, к цехам завода. К толпе продолжали стекаться ручейки жителей от дальних домов. Навалиться всем миром – это святое. Им действительно «тут жить».
Не знаю, что там написал отец Ермолай, но завод готовился к долгой и кровопролитной войне. Кроме работающих, как проклятые, цехов, новыми реалиями стали два земляных редута – один у верфи и второй на впадении Мельничного ручья в Двину, то есть по краям завода. И это зимой! В дикие морозы! Редуты, правда, небольшие, но зато венчали их орудийные башни, грозно поводящие парами трехдюймовок и курящиеся тонкими струйками дыма печей отопления. Страсти-то какие! То, что морпехи были с оружием, меня удивить уже не могло, логичное продолжение.
