Главное ведь в том, что приход к власти именно такого человека в таком качестве оказался практически неизбежен – после всего, что уже было наворочено. Похоже, что Ленин понял это, в трагическом бессилии своей болезни пытаясь повлиять на ход событий, но «завещание» его не сработало.
А вообще, не хочу больше об этом писать. Сердце ныть начинает от бессильной злости и стыда за великий народ и великую державу. Добро бы хоть покорились тирану, стиснув кулаки и зубы, с мечтой об освобождении, как в иные-прочие времена, так ведь нет же – обожали, преклонялись, добровольно признали живым богом и «Лениным сегодня». Похоронную Ходынку сами себе устроили… И не нашлось ни Штауфенберга своего, ни Гриневицкого! Разве что Рютин, напрасный герой, преданный своими же товарищами… Ох и тошно обо всем этом думать, даже сейчас, когда вроде бы делаю невозможное. Только наяву ли?
Но хватит, не время душу травить.
11 июня я собрал у себя расширенное совещание. На нем утвердили состав Ставки Верховного главнокомандующего. Окончательно согласовали план первого этапа войны.
Ближайшая задача – измотать врага маневренной обороной и остановить на линии Лиепая – Шяуляй – Вильнюс – линия старой границы – Кишинев – Измаил. Последующая – позиционная оборона в течение двух-трех месяцев с возможными прорывами противника на главных операционных направлениях. В любом случае – утверждение сплошного фронта западнее Днепра.
Цель кампании сорок первого года – подготовка зимнего контрнаступления.
Выходило довольно убедительно. И, казалось, можно в будущее смотреть спокойно, делать свое дело без нервов и лишней суеты. Однако были еще и сны.
По заведенному Иосифом Виссарионовичем порядку вначале я приезжал на ближайшую дачу в час, бывало и в два, пил ночной кефир, хотя хотелось кофе (но тело чужое – и запросы чужие), и быстро засыпал, чтоб встать в десять-одиннадцать. Затем постепенно мы пришли с ним к историческому компромиссу, дела я стал заканчивать не позднее двадцати трех. Сменил постоянного, еще с тридцать первого года шофера и за городом сам садился за руль – час-полтора носился, как черный призрак, на длинном «Паккарде» по пустым дорогам и просекам. Освеженный прибывал на дачу, сам себе заваривал кофе, гулял по саду, среди кустов и деревьев, освещенных луной, где мучительно пахло ночной фиалкой…
Но потом начались сны.
Они возникли неожиданно на третьей примерно неделе моего перевоплощения. Яркие, цветные, без обычной в снах неопределенности и недоговоренности. И довольно целенаправленные, как я понял.
Значит, так. Я, ощущавший себя именно Сталиным, а не Новиковым, оказываюсь в неизвестном городе. Похожем на старый Тифлис конца прошлого века. И хожу, хожу по узким улицам, вьющимся по склону горы, захожу в тесные дворики, в полуразрушенные дома, ищу людей, которые должны объяснить, зачем я здесь.
Вместе с тем, что я Сталин, я одновременно и кто-то другой, помнящий то, что Сталин помнить не может, например – пронзительно синий и морозный день его смерти и пасмурно-туманный день похорон, серые полубезумные толпы на улицах, военные патрули, бронетранспортеры, рыдания и крики раздавливаемых о броню и стены людей.
Но самое главное, что в этом городе я встречаю Гитлера. Встречаю и не ощущаю в нем злодея, напротив, это глубоко утомленный жизнью человек, и мы едем с ним на рыбалку на озеро, похожее и на Рицу, и на Селигер. Там за ухой и рюмкой «Московской» он открывает мне душу.
«Андрей, – говорит он, – я про тебя все знаю. А ты про меня? Ты думаешь, мне легко быть Гитлером? Это ведь теперь и не фамилия, а некая формула. Гитлер! Никому не интересно, что я был человеком, о чем-то думал, что-то любил, а что-то нет. Гитлер, и все. А я такой же Гитлер, как ты – Сталин. Я, может, ничего не хотел в жизни, кроме как бродить по Гарцу с этюдником, писать акварели, выставляться, заслужить имя… Но меня призвала судьба. А тебя разве нет? И вот мы, величайшие люди в истории, стали величайшими врагами. А нужно ли это нам и нашим народам? Представь себе, что два последних века именно Германия и Россия были наиболее близки и могли бы определять судьбы Европы и мира. Не случайно у нас был Маркс, а его идеи воплотил в жизнь ваш Ленин. А теперь ты и я! Мы взысканы судьбой. И если мы с тобой объединимся и объединенной силой сокрушим мировую плутократию? Они же враги одинаково и тебе и мне! И во всем мире останется только Германия и Россия, неужели мы не договоримся с тобой и не разделим мир по справедливости? Ведь когда ты победишь меня, тебе будет очень и очень плохо. С тобой мы поймем друг друга, а Черчилль и Трумэн тебя никогда не поймут. А мировой сионизм? Что ты сможешь без меня? Одного тебя просто раздавят…»
Я просыпался и глядел в синеющее окно, пытаясь поймать грань между сном и явью, и, когда наконец понимал, кто я и на каком я свете, начинал думать. Не о том, что слышал во сне, а откуда это взялось. Не из моего же подсознания, потому что я, Новиков, так думать не могу. Значит, из него, из Сталина? Он что, всерьез обдумывал такой поворот? Может, поэтому и в войну не верил, не готовился к ней? Ждал, когда Гитлер на самом деле придет к нему с предложением союза? Начало-то ведь и на самом деле было положено: Договор о дружбе, пунктуальнейшие поставки сырья и хлеба, предательство западных коммунистов и социал-демократов. Отчего не допустить, что он верил, будто Гитлер и вправду его «альтер эго» и судьба страны – в союзе с Германией?
Ведь и вправду, от союзов с Англией и Францией Россия только и неизменно проигрывала. Все нами пользовались, обманывали, наживались на нашей крови… А если б в Первую мировую Россия с Германией – против Антанты? Бьоркский договор в действии. Что бы получилось тогда, как изменился бы мир?
Скажет кто-то: союз с Гитлером аморален! Так он и аморален только потому, что гитлеровцы столько натворили именно у нас. А наоборот посмотреть! Союзнички наши, американцы, англичане, французы разлюбезные, прочие объединенные нации? Такие уж они гуманисты? Китай, Алжир, Корея, Вьетнам, Ближний Восток, Камбоджа, Африка, Куба, Чили, Никарагуа, Сальвадор… Что, меньше убитых, меньше садизма, меньше подлости и предательства? И атомные бомбежки, и атомный шантаж, и гонка вооружений, и все, и все прочее…
В то же время я чувствовал, что и это – не мои мысли, хоть и выглядят моими, не мои чувства. Для меня – в чистом виде Новикова – союз с Гитлером все равно невозможен, потому что фашизм – всегда фашизм, а перечисленные грехи западных демократий – отклонения, большинство народов и даже правительств тех стран их так или иначе осуждали.
