Ла-за-ре-ва. Достаю свое новое удостоверение и читаю, будто не веря.
Ну такой у меня характер — когда мне хорошо, сразу боюсь, что вот сейчас так не будет. Вот сколько ждала от Михаила Петровича этих слов — а как услышала, так отчего-то в слезы! Лицом в плечо ему ткнулась, и реву, а ведь я никогда не плакала, даже когда по-настоящему больно было, и страшно! А после мы умудрились столкнуться носами, будто целоваться не умели совсем!
Парочка на другой стороне улицы, какой-то в штатском с девушкой, дружно и деликатно отвернулись. Интересно, заметил ли Михаил Петрович, что после того случая нам гораздо чаще стали пары встречаться, он и она, идут в отдалении, занятые своими делами? Ну зачем ему знать, что теперь всякий раз, как у нас намечается прогулка, несколько моих девчонок срочно получают у меня увольнение, берут кого-то из «песцов», или роты НКВД, с командирами все сговорено, и обеспечивают безопасность по всему маршруту? Зачем парами — ну, лучше ведь, если нашим тоже не в повинность, а приятно? А еще ездит мотопатруль, высматривая подозрительных — причем тоже наши, а не гарнизонные. И это правильно — безопасность, да и просто душевное спокойствие такого человека, как Михаил Петрович, на мой взгляд, этого стоят!
И мы сразу же, не откладывая, отправились в ЗАГС — а чего ждать? Документы с собой, Михаил Петрович в мундире, я в нарядном шелковом платье. Ну а после, завертелось. Первым нас поздравил товарищ комиссар третьего ранга (кто ему доложил, прежде меня? Убью! Репрессирую!). Затем назавтра организовали застольную в «Белых ночах» — и к общему удивлению, еще четверо из экипажа подлодки решили оформить отношения, не дожидаясь завершения войны, по примеру командира. Но во главе стола сидели я и Михаил Петрович, ой, я же теперь могу его просто по имени называть? Или просто, мой Адмирал?
После, остаток вечера, и весь следующий день, были нашими. Никто нас не беспокоил, мы просили, только в случае чего-то совсем чрезвычайного, но такого не случилось. А затем, сразу накатило — пришел приказ, К-25 должна выйти в Полярное, а затем… Что дальше, пока и мой Адмирал не знает.
И что самое хлопотное, товарищ комиссар третьего ранга идет тоже. А кто же здесь за старшего остается, Воронов? Как, отчего я? У Воронова уже замечание с предупреждением неснятые, и допуска к главной тайне нет, что такое «Рассвет»? А я, со своими «тимуровцами», и прочим, выходит, показала себя и как начальник, организатор? Вам, товарищ комиссар третьего ранга, легко сказать, не беспокойтесь, товарищ Смелкова, простите, Лазарева, от вас не ждут, что вы здесь всех немецких и английских шпионов переловите, но вот информация по «Рассвету» должна быть закрыта крепко, за это с вас спросят, как с меня бы сам Лаврентий Палыч спросил — а вот вам документ, уже на старшего лейтенанта ГБ. Да вы не беспокойтесь, это лишь временно, пока я не вернусь.
Временно. В прошлый раз они в январе ушли, в конце мая назад. А я ждать буду, как Ассоль — такая, выходит, теперь моя судьба, как жены моряка? Вот только что после было бы у героини Грина, всего лишь счастливо жить с лордом Греем в его родовом замке, долго и счастливо, и умереть в один день? А за нами весь этот мир, чтобы он не стал таким, как там! Смысл в счастье, если вокруг, и после — все рухнет?
Я стала понимать таких, как Лариса Рейснер, или Александра Коллонтай — у них ведь все было в той жизни, зачем они пошли в революцию? А причина одна — когда окружающий тебя мир кажется настолько плохим, что существовать в нем не хочется, и намного легче жить борясь, пытаясь что-то изменить, даже зная, что сама не увидишь? Хотя я все же не настолько фанатична, наверное это оттого, что у меня есть тыл, СССР, и потому я не хочу даже ради борьбы отказываться от семьи и детей, это тоже государственная задача, ведь и «перестройка» там случилась еще и оттого, что дети не были воспитаны в идеях отцов и матерей, а в бездуховности и потребляйстве?
Нет, против хороших и красивых вещей ничего не имею. Если только обладание ими не требует совершать подлости, не разрушает душу. Так что полученное от шимпанзе и посмотренное в тех фильмах вполне дозволено использовать, как мы в партизанах, трофеи — а что-то удачное, и перенять. В последней партии, что прислал нам этот мистер, в очередной раз попавший в наш госпиталь (на этот раз не мы, его британские «друзья» постарались. И хоть бы он оттуда не вылезал, ну только на время очередной посылки) были, среди прочего, отрезы ткани, как на пальто, но вишневого и алого цвета! Издеваешься, шимпанзе, что мы с этим будем делать — а с другой стороны, это на парне выглядело бы «стилягой» (знаю, что это такое, и смотрела фильм), ну а девушки отчего обязаны одеваться в серо-черные тона? Отец рассказывал, как в Гражданскую награждали «красными революционными шароварами», ну а у нас будет… Оказалось, что если из этого сшить такую летящую накидку-пальто, какие войдут в моду в следующем веке, а у нас уже, нашими заботами, то смотрится очень нарядно! «Летучая мышь» без рукавов, два почти симметричных полотнища спереди и сзади, застежка спереди, с боков может тоже сшиваться, или оставаться свободным, или тоже застежки — этот покрой, прозванный у нас «парус», из-за простоты и эффектности стал для наших женщин просто бешено популярным, шьется абсолютно из чего угодно, подходит и полной, и худенькой, и высокой, и малорослой. Вот только в сильный ветер… одни говорят, красиво развевается, другие, что устаешь с головы полы снимать.
И сейчас я стою на причале, и на мне такой «алый парус», раздуваемый ветром с Северной Двины. И лучшее шелковое платье — вот думала, надеть его, или крепдешиновое, уже починенное, чтобы не трепать праздничный наряд в такую погоду — решила, что торжеств в ближнем будущем не предвидится, а Моему Адмиралу будет приятно. И модная шляпка из тонкого фетра, с широкими полями и атласной лентой — как сказали мои девчонки, разбирая товар от мистера шимпанзе, это просто чудо как тебе идет, совсем как у их актрисы Греты Гарбо; так что у меня не было сомнений ее надеть, несмотря на погоду — даже по пути от дома шляпка дважды успела слететь, так что сейчас придерживаю от ветра рукой, не отпуская ни на миг.
Я смотрю, как уходит К-25, мы уже простились, и все сказано, все разъяснено. Глупый ты мой, хоть и адмирал — чего ты боялся, это просто смех. Разница в возрасте — но тебе на вид не дашь больше тридцати, а я, после всего пережитого за войну, сама себе кажусь сорокалетней. И еще когда мы были в Москве в июне, сам Лаврентий Павлович избавил меня от обязанности подробных докладов, «вы достаточно ответственны, чтобы сами принимать решение, должны будете действовать и доложить, только если товарищ Лазарев поведет себя явно враждебно к СССР», но я-то знаю, что такого не случится никогда! Так что, ты еще вернешься, мой Адмирал, и мы будем жить вместе долго и счастливо. А всякие враги Советской страны, «нехай лесом идут», как говорит товарищ Сидорчук из твоего экипажа.
