Перед тем как занять свое место в молча формировавшейся колонне, Думитру остановился у двери вагончика, где, ожидая цемента, сидел подрядчик Валерий.
Думитру постучал и встал перед дверью, зажав в поднятой руке гвоздодер.
Он не сразу поверил. Глаза, однако, говорили разуму: люди. Люди, смертные, а не чутгуры, пришедшие за ним из Аллараа Дойду. И уж точно не тенгри, духи Верхнего мира, которые, надеялся Темуджин, вознесут его в поднебесье, где у Золотой Коновязи – Алтан Гадас – сидит Великий Отец Хухэ Мунхэ Тенгер.
Духи – злые ли, добрые ли – не мочились у обочины. Они до такого не опускались.
Темуджин смотрел, не веря себе, как огромный батыр, вылезший из странной повозки, в которой его везли, направляет золотистую струйку на залитую серым камнем землю, где струйка пузырилась и становилась темной лужицей, не впитываясь и не высыхая.
Батыр мочился и, стало быть, был человек. Смертный. А смертных, знал Темуджин, можно предать смерти.
Он взглянул на сидевшего справа плечистого круглоглазого нукера. Нукер скучал. Темуджин ощупал железные кольца, которые ему надели на запястья. Кольца были соединены толстой цепочкой – три звена. Когда их надели, Темуджин думал, что это – дар Тенгри, украшение, но отчего-то не золотое. Может, золотое пока не заслужил. Теперь он думал иначе.
На левой ладони Темуджина проступил темный знак – два устремленных вверх треугольника – М.
чужие в земле чужих
Темуджин резко выбросил правый локоть вверх, ударив сидевшего рядом охранника в подбородок. Голова круглоглазого задралась, мягко стукнувшись об изголовье сиденья, и Темуджин, чуть отведя локоть, с силой, с поворотом, воткнул его в выпяченный кадык нукера. У того что-то булькнуло в горле, и Темуджин ударил еще раз, ощущая, как под ударом взрывается бугорок кадыка.
Нукер обмяк и затих. Из уголка рта медленно, нехотя показалась и начала свой путь к белому воротнику рубашки струйка черной крови.
ваше
Сидевший впереди водитель начал оборачиваться на возню, когда Темуджин, закинув вокруг его шеи скованные руки, принялся выдавливать из трахеи воздух, сводя вместе и поворачивая запястья. Водитель пытался оторвать впивавшуюся в горло цепь, но не мог, и последнее, что увидел младший лейтенант Федеральной службы охраны Андрей Кудрявцев, был меркнущий свет московского дня. “Нужно мигалку выключить”, – успел подумать Кудрявцев и перестал тревожиться. Наступил вечный покой.
Поликарпов открыл дверцу и сел на свое место спереди. Он был доволен: теперь доедет до Гольянова – почти два литра отлил.
– Поехали, – буркнул он водителю, – чего ждешь.
Андрей Кудрявцев не ответил, как обычно: “Есть, товарищ капитан”. Поликарпов скосил глаза: водитель сполз на левый бок, прислонившись щекой к боковому стеклу. Поликарпов не мог видеть его лица.
– Заснул, что ли? – позвал Поликарпов. – Давай, подъем! Поссать отойти нельзя…
Что-то серое, железное мелькнуло перед глазами капитана и впилось узкой жесткой лентой в горло, лишив дыхания, не давая вздохнуть. И не дало.
Темуджин вылез из машины и закашлялся от пропитанного плохим, масляным запахом воздуха. Мимо проезжали повозки без лошадей или ослов. Он повернулся в сторону поднимавшихся над центром Москвы фиолетовых грибов взрывов и пошел на Зов Ибрахима.
И Олеся Божар, продавщица из маленького белорусского городка Лельчицы Гомельской области, бросила делать минет дальнобойщику Василию Колпикову в кабине его “КамАЗа” на Дмитровском шоссе и, несмотря на неполученные за услугу полторы тысячи рублей – пятьсот сверх тарифа за “без резинки”, пошла на Зов Ибрахима.
чужие в земле чужих
И режиссер Анзор Джорджадзе, приехавший в Москву больше двадцати лет назад из Тбилиси и снимавший популярный сериал для ТНТ, вдруг остановился, замолк в середине скандала с генеральным продюсером канала Александром Дулерайном, требовавшим объяснить, почему съемки отстают от графика, посмотрел на свою левую ладонь, повернулся и пошел на Зов Ибрахима.
чужие в земле
И вьетнамцы Вьен и Винь, шившие на старых, плохо строчивших машинках фальшивые сумки “Louis Vuitton” в темном подвальном цехе в Бирюлеве, где ночью они стелили в узких проходах матрасы на полу и спали вповалку с тридцатью другими вьетнамскими мигрантами из провинции Биньзыонг, лежащей вдоль зеленой реки Бе, в мутных водах которой лениво плавали черные водяные буйволы, посмотрели на темно-угольный знак, проступивший на их левых ладонях, бросили недошитые сумки: Вьен – стандартную клетчатую “Keepal”, Винь – новую желтую модель “Alma” – и пошли на Зов Ибрахима.
чужие
И другие чужие по всей российской земле оставили разную работу, что делали для чужих, взглянули на клеймо Мигранта и пошли на Зов Ибрахима.
* * *Самоходный строительный кран “Юргинец” КС-5871 (грузоподъемность – двадцать пять тонн) стоял перед Боровицкой башней Московского Кремля. С зубчатых стен по крану стреляли, над пустой Боровицкой площадью кружили боевые вертолеты Ми-8, но ни пули, ни ракеты “воздух-земля” не причиняли “Юргинцу” беспокойства.
– Ах, славно, славно, ну, право же – славно! – верещал Гог, потирая толстенькие ручки, на которых все время менялось количество пальцев. – Вот оно – сердце России. И мы, друзья, соратники, сподвижники, наконец, сейчас его остановим.
Магог – величественный, спокойный, недвижный – посмотрел на сходившиеся к стенам Кремля колонны мигрантов.
– Ибрахим, – изрек Магог, – слушай мой голос. Внемли.
– Внемлю, господин, – отозвался Ибрахим.
– Упадут, упадут стены кремлевские, – пообещал Магог, – как упали стены Иерихона.
Магог повернулся к Кремлю и дунул.
* * *В небе, казалось, разорвали большую подушку, набитую бело-серым пером, просыпавшимся вдоль дальнего края блекло-синего свода – за враз потемневшим лесом. Облака узкими лохматыми кольями стояли на горизонте, постепенно наполняясь грядущим дождем. Был слышен приглушенный гром: за рекою шла, разрастаясь от Шацка на Малый Пролом, майская гроза.
Барский дом в Удольном – из камня, выкрашенный в тот неопределенный желтый цвет, что отчего-то любили российские помещики, – был построен просторно и бездумно: тянулся в два этажа с деревянными флигелями и пристройками, с никому ненужными мансардами, вдруг закругляясь влево, словно решил уйти в другое место или по крайней мере поменять архитектурный стиль, и, казалось, никак не мог закончиться, как не может закончиться это предложение. Парадное крыльцо кичилось высоким портиком в псевдоримском стиле, ступеньки, однако, подгнили и требовали осторожности от того, что могли и вовсе обвалиться. Агафонкину было недосуг распорядиться починить парадное крыльцо, да он им редко и пользовался, предпочитая входить через сбитый из досок боковой флигель, примыкавший к большой нетопленой пустой зале с неисправной, заполненной мышиными гнездами, роялью.
