— Ему надо было идти мне навстречу, — произнес Гай Юлий Цезарь. — Помпей быстрее доберется туда, чем мы.
— Это вряд ли, — сказал я. — Помпею сообщили, что ты уже на полпути к Лиссусу, поэтому, скорее всего, стоит каструм, чтобы не быть перехваченным на переходе.
— Откуда ты знаешь? Сам видел его армию? — спросил он.
— Не всю, только его разведчиков. Они мои старые знакомые, мечтающие перейти к тебе на службу, поэтому скажут Помпею то, что я попросил, — ответил я и процитировал Сунь Цзы: — «Если ты далеко, уверь противника, что рядом; если рядом, уверь, что далеко».
— Как я все эти месяцы обходился без тебя, хитрый грек?! — воскликнул восхищенно Гай Юлий Цезарь.
— Для меня это тоже большая загадка! — весело произнес я.
— Принимай командование конницей и сделай так, чтобы не грабила твоих соотечественников. Меня уже бесят их жалобы, — распорядился он.
— Я могу сделать так, что тебя перестанут бесить, — предложил я.
— Тоже хорошо, — согласился он, после чего продолжил диктовать письмо.
Для выполнения его приказа надо было всего лишь подсказать германцам несколько коротких фраз на греческом языке, услышав которые ограбленный десять раз подумает, стоит ли так рисковать жизнью — идти жаловаться Гаю Юлию Цезарю?!
135
Мне кажется, что жара на Балканском полуострове жестче, чем на Пиренейском. Конечно, и там, и там можно найти регионы, доказывающие обратное, но вот такое вот сложилось у меня мнение. Особенно тяжело она переносится, когда на тебе доспехи. Я сейчас в тени низкого земляничного дерева, название которого запомнил из-за сразу возникавшего вопроса «А где же земляника?!», но все равно панцирь и шлем так нагрелись, что голой рукой лучше не прикасаться. К жаре добавляется туча оводов и мух, которые кружатся надо мной и конем и норовят укусить в незащищенные места. Я шлепком расплющиваю на шее коня раздувшегося от крови овода, а потом вытираю пальцы, запачканные липкой жижей, о короткую, упругую шерсть. Конь всхрапывает, как мне показалось, с благодарностью.
Рядом со мной расположились конные и пешие германцы, готовые к бою. Мы спрятались за холмом, ждем вражеских лучников и пращников, которые повадились обстреливать наших легионеров, занятых строительством линии укреплений, которая должна запереть Гнея Помпея с его армией на берегу моря. Впрочем, на море господствует его флот, так что армия или хотя бы часть ее всегда смогут эвакуироваться. Сражаться с нами не решаются, несмотря на значительное численное превосходство. Надеются, что голод деморализует нашу армию, разбежится сама. По приказу Гнея Помпея вся местность, которую мы сейчас контролируем, была еще зимой ограблена подчистую. Сейчас ждет, когда очумеем от голода и умотает восвояси, за возведенной его солдатами, мощной линией укреплений. Поскольку подчиненных у него больше и внутренняя линия всегда короче, основные работы уже выполнили, теперь доводят до ума и заодно освободившиеся воины мешают нашим. Иногда нападают отряды конницы. Обычно такие налеты малоэффективны и со значительными потерями, потому что даже недостроенные укрытия помогают серьезно противостоять коннице. Чаще беспокоят стрелки. Лучники, или пращники, или сборная солянка располагаются на расстоянии убойного выстрела и обстреливают наших. Потери среди легионеров небольшие, но работы приходится прекращать, прятаться, пока не прискачет конница и не прогонит врагов. Нам надоело выступать в роли спасателей, поэтому я решил проучить помпеянских стрелков. Перед рассветом мы тихо подобрались к их укреплениям и спрятались неподалеку от ворот, через которые приходят к нам враги. Местность здесь пересеченная, поросшая маквисом, поэтому лучше передвигаться по дороге.
Минут десять назад дозорный помахал руками с вершины холма, сообщая, что враг движется к нам. Ждем следующий его сигнал, что вражеские стрелки приблизились к засаде и при этом достаточно далеко удалились от собственных укреплений, оттуда может прийти на помощь пехота и конница при поддержке катапульт.
— Машет! — радостно сообщает Сигимар.
Для него любое сражение в радость. Германцы пока что верят, что боги любят героев, павших в бою.
— Поехали, — говорю я на германском языке и легонько ударяю шпорами в круглые бока Буцефала.
Сказать, что наше появление было сюрпризом для помпеянских лучников и пращников — ничего не сказать. Сперва они остановились, пытаясь угадать, свои это всадники или чужие. Впрочем, самые сообразительные и шустрые не стали дожидаться ответа, сразу дали дёра. Остальные ломанулись уже после того, как расстояние между нами сократилось метров до семидесяти и стало понятно, что скачут враги. Те, кто поумнее, юркнули в заросли маквиса. Таких, как ни странно, было мало. Остальные, подобно испуганной отаре баранов, ломанулись в обратную сторону строго по дороге. Мне приходилось объезжать их по самой обочине. Тех, кто не уступал дорогу, колол пикой. Почти все были без доспехов, а многие даже без шапок. От палящего солнца их защищали густые курчавые черные шевелюры. В основном это были критяне, киприоты и болеарцы, малорослые и с почти до черноты загорелой кожей.
Когда до ворот оставалось метров двести, я повернул коня на середину дороги и остановил. Рядом со мной тут же расположились несколько германцев. Те вражеские стрелки, которые оказались у нас за спиной, могут считать, что родились в рубашке. У остальных появилась возможность умереть геройски или сдаться в плен. К нашему взаимному удовольствию, они оказались не патриотами Римской республики и, тем более, гражданина ее Гнея Помпея. В плен сдались примерно сотни три лучников и пращников. Мы могли бы запросто перебить их, но это было бы расточительством. У нас и так с добычей в последнее время туговато, поэтому относились к вражеским стрелкам бережно. Я всего лишь одного лучника проткнул пикой — то ли собравшегося выстрелить в моего подчиненного, то ли просто похвастаться стрельбой из лука. Пытавшихся проскользнуть мимо меня лупил древком пики, возвращая в толпу, зажатую со всех сторон всадниками.
— Идти по дороге! Шаг в сторону — попытка к бегству — смерть на месте! — на греческом языке и потом на латыни крикнул я сдавшимся гулаговскую речовку.
После чего вся масса людей двинулась по дороге в сторону наших укреплений, напоминая огромный невод с уловом, который медленно, с трудом вытаскивает лебедка. Несколько человек попытались юркнуть в маквис. Кому-то удалось удрать, но двоих зарубили германцы, после чего остальные пленники не рисковали. На помощь стрелкам так никто и не подоспел. Их не считают ценными воинами, ради которых стоит загубить несколько легионеров.
Сразу за нашей недостроенной линией была небольшая ложбина между холмами, в которой мы пасли лошадей, пока те не выщипали траву под корень. Сейчас где-нигде торчали колючки, а вся остальная поверхность была похожа на запущенное футбольное поле, на котором давно не поливали газон, из-за чего он пожелтел. В центре ее мы усадили пленных, а по периметру расположились всадники, кроме нескольких человек, которые поскакали к нашим пращникам и лучникам, а также к работорговцам — обязательной свите каждой армии. Если повести такую большую массу людей дальше, то наверняка попадемся на глаза Гаю Юлию Цезарю, который прикажет отпустить пленных. Работорговцам такое приказать он уже не сможет. Наши стрелки были нужны, чтобы поручиться за своих земляков, после чего пленные поступят на службу к Гаю Юлию Цезарю и сами расплатятся за себя, причем щедрее, чем работорговцы, правда, не сразу, а после получения жалованья, которое, как обычно, задерживают на пару месяцев, или с добычи, если таковая будет. Те, что уже на службе в нашей армии, будут гарантами их выплат. Вчера они воевали друг против друга, сегодня друг друга выручат. Такая вот взаимовыручка у наемников.
136
Армия Гаю Юлия Цезаря отступает. Движемся быстро, потому что идем без обоза, который под охраной одного легиона вышел еще в начале ночи, а мы — перед рассветом, и еще не догнали его. Конница следует в арьергарде, прикрывает отступление. На хвосте у нас сидит вражеская. Нападать опасается, но и не отстает.
