В доме пахло сушеными травами, хотя ни одного пучка не заметил. Ложе — доски на двух каменных опорах — имело перьевой матрац и большую подушка, длинную и узкую. Такое пока что встретишь не в каждом доме, особенно в провинции. Видимо, хозяева были не совсем бедными. Наверное, и посуду имели бронзовую, но ее уже выгребли германцы.
— Раздевайся и ложись, — сказал я Иоле.
Девушка начала торопливо стягивать через голову тунику. Ворот зацепился за косы, выдернула их рукой. При этом выпирающие, острые позвонки как бы подталкивали одежку вверх. Попка пока была узкая, с как бы придавленными с боков ягодицами. Ноги длинные и стройные, но худоватые.
Иола легла на спину, закрыв глаза, сжав ноги с грязными подошвами и прикрыв левой рукой сиськи с темными сосками. На лобке чернел овальный пучок густых волос. Почувствовав мой взгляд, девушка прикрыла лоно правой рукой, а затем решительно положила обе вдоль туловища. Уверен, что думает сейчас не о том, что предстоит испытать, а как выглядит — достаточно ли привлекательно? Такова бабья доля — стараться понравиться мужчине, угодить ему. В общем, тяжко жить паразитам.
Перина и подушка были пропитаны запахами недавних хозяев и дыма. От Иолы тоже исходил резкий, возбуждающий, перешибающий все остальные. Видимо, сильно потеет от страха. При первом моем прикосновении напряглась всем телом, а потом заставила себя расслабиться. Я не спешил, нежно поглаживал ее гладенькую, шелковистую кожу, легонько сжимал сиськи, упругие, как бы перекатывающиеся под моей ладонью. Вопреки ожиданию, волосы на лобке были мягкие, струились между моими пальцами. Когда они приблизились к клитору, девушка опять напряглась, начала сжимать бедра, опасаясь неумелых действий чужой руки, и опять заставила себя расслабиться. Предполагаю, что в голове у нее сейчас одна мысль: «Если не понравлюсь, стану рабыней, а там может быть еще хуже!».
Как сделать женщине приятно, я знаю лучше многих из нынешних и не только. Иола почувствовала это и засопела часто и горячо. Чем энергичнее работали мои пальцы, тем громче и чаще она сопела. Когда стало слишком хорошо, мягкой, кошачьей лапкой она обхватил мое запястье и вонзила в него острые коготки. К тому времени и у меня уже закончилось терпение. Задрав девушке ножки, я вошел в нее, сочную и горячую. Иола даже не пискнула, лишь попробовала податься тазом назад и сжать ноги, а потом расслабилась и затихла.
Иногда сразу после полового акта я испытываю к женщине отвращение, причем оно тем сильнее, чем приятней мне было только что. Вот и на этот раз меня прямо таки распирало от желания надавать Иоле по морде. Бить наотмашь, быстро и часто. Не знаю, в чем природа этого явления. Может быть, надо испугать женщину, чтобы в ней все сжалось, и сперма не вытекла. Хотя для зачатия хватит одного сперматозоида, а их влилось несколько десятков миллионов. Кстати, надо быть очень шустрым, чтобы выиграть при такой конкуренции — стать оплодотворителем.
Иола почувствовала мое настроение и спросила тревожно:
— Я тебе не понравилась?
— Понравилась, все порядке. Это я на другое злюсь, — произнес я то ли лживую правду, то ли правдивую ложь. После чего сказал: — Мне пора идти. Я предупрежу охрану, чтобы тебя не трогали. Выбери из вещей во дворе, что тебе надо из одежды, обуви, украшений. Нам еще много дней придется странствовать вместе с армией.
— Хорошо, мой господин! — улыбнувшись счастливо, молвила она.
138
Судьба Гомф подсказала остальным фессалийским городам, что с Гаем Юлием Цезарем надо жить дружно. Если в следующем на нашем пути Метрополе еще не знали о судьбе своего соседа, и пришлось показать им пленных гомфских старейшин, после чего было принято правильное управленческое решение, то из остальных к нам на следующий же день прибыли послы с изъявлением покорности и назойливым желанием снабдить нас провиантом и фуражом. Им позволили проявить благоразумие и щедрость.
После чего армия Гая Юлия Цезаря соорудила большой каструм посреди равнины на незасеянных полях неподалеку от города Фарсала на противоположном берегу реки Энипефс. Вскоре туда пришел и Гней Помпей со своим более многочисленным войском и расположился на холмах. Можно назвать это предусмотрительностью, но наши сочли признаком трусости. Дополнительным подтверждением этой версии служило и то, что Гай Юлий Цезарь несколько дней подряд строил своих подчиненных, предлагая сопернику сразиться, даже приближался каждый раз все ближе к холмам, но Гней Помпей предпочитал стоять под стенами своего каструма, под защитой «артиллерии». Хотя и это можно назвать попыткой заманить противника на невыгодную позицию. У трусости всегда десятки оправданий.
Только вражеская конница проявляла стремление пободаться. По рассказам перебежчиков, она насчитывала около семи тысяч всадников, то есть больше нашей почти в три раза. Самое забавное, что перебегали в обе стороны, менялась только интенсивность потоков. Когда мы осаждали Гнея Помпея, больше бежало к нам, а теперь — в обратную сторону. Не удивлюсь, если узнаю, что в обе стороны мотались одни и те же люди. Самым ярким примером был небольшой отряд всадников-аллоброгов, во время нашей осады перешедший к врагам вместе со своими проворовавшимися вождями, братьями Роукиллом и Эгом, которых Гай Юлий Цезарь собирался наказать за то, что обгрызали жалованье соплеменников. Возвращенцы и рассказали нам о вражеской коннице сведения, которые меня заинтересовали. Примерно треть ее составляли римляне, юноши из богатых семей. Как воины, они стоили немного, но при этом вели себя заносчиво, всячески унижали соратников, набранных, как они считали, из дикарей. Из-за этого и сбежали аллоброги, которые, как и остальные кельты, были с гонором, не прощали издевок. Остальные две трети вражеских всадников были набраны из разных народов, в том числе и враждующих между собой. Вряд ли они полягут за римлян и поспешат на помощь другим отрядам. Этим я и решил воспользоваться.
После того, как наша пехота постояла в долине напротив вражеского каструма, не дождалась сражения и вернулась в свой, я с отрядом германцев в количестве сотни три человек — достаточно большом, чтобы заинтересовать врага, и достаточно маленьким, чтобы мы не мешали друг другу маневрировать — подъехал к холмам поближе, к левому вражескому флангу, где находилась почти вся конница помпеянцев. С дистанции метров триста мои подчиненные начали кричать латинские оскорбления, которым я научил. В этом плане латынь довольно бедновата, а если сравнить с русским языком, так и вовсе кажется жалкой. Слова сопровождались жестами, которых тоже было маловато. Зато понятны всем и каждому без переводчика. Нам надо было вывести врага из себя. Разгневанного человека легче заманить в ловушку. Вражеские всадники пытались отвечать, но явно уступали германцам в искренности, что ли, из-за чего походили на маленьких детей, которые неумело подражают взрослым. Наверное, и сами это поняли вскоре, потому что перестали отвечать, делая вид, что не замечают и не слышат. Наверное, кто-то из их опытных командиров подсказал правильное поведение.
Оно не устраивало меня, поэтому достал лук и по навесной траектории отправил в гущу вражеских всадников почти весь колчан. Стрелы улетали с тихим шорохом, будто шептали ласково: «Летим к вам! Встречайте!». Враги в первых рядах замечали их и предупреждали криком соратников, но всегда найдется кто-то, кто не услышит, или неправильно поймет, или проигнорирует, уверенный, что в него уж точно не попадут. Судя по тому, как колыхнулся сразу большой массив всадников, одна из моих стрел нашла нужную жертву, которую нам не смогли простить. Первыми двинулись стоявшие в центре, потом их догнали фланговые. Скакали медленно, хлынцой. Мол, шуганем и вернемся.
— Отступаем! — спрятав лук в сагайдак, приказал я.
Мы поехали так же медленно. Иногда кто-нибудь из германцев останавливался, чтобы высказаться и показать жестами, как будет иметь врагов, а потом, громко хохоча, догонял своих.
