– Да, княже? Как спалось тебе? – спросил он.
– Да так себе. Будто что недорешал вчера не то неверно что нарешал, – Ярослав встал, потянулся и, словно заканчивая уже начатый разговор, продолжил: – Ты, Ратьша, опытнее, умнее меня, ты отца моего хорошо знал, он ценил тебя, и слово твое немало для него значило. Скажи мне о Ферзе. Вишь, как он князя неразумного растревожил? С утра все думки о нем, – князь засмеялся, но его зеленые глаза были серьезны.
– Перехвалишь, княже, – Ратьша поклонился на приветливые слова князя и продолжал: – Я смотрел, как он сражается, смотрел, как ценит свою жизнь, свою честь. Говорил с ним потом ночью. Он, князь, в самом деле почти не врет. Он нездешний, он столь нездешний, что я чуть было не подумал, что он… – Взгляд Ратьши упал на нательный крест Ярослава, блеснувший из-под распахнутой на груди срачицы князя, и закончил воин не совсем так, как думал сказать вначале: – Словно…
– Из-за Кромки, да, Ратьша? – спокойно помог Ратьше перешагнуть препятствие Ярослав. – Не бойся, я не поп соборный, на покаяние не отправлю. Впрямь думаешь, что оттуда?
– Не знаю, княже. Но он не отсюда. И не с этой земли. Да, речь наша, глядит нашим, но – не наш. Чую. Не враг, не подсыл, но чужак. Нехристь, меч его этот – видел же его, в руках держал, но так с ним управиться не всяк сумеет, дерево же! Да и дерева такого не видал и не слыхал о таком ни от варягов ни от греков, ни от прочих чужеземцев, что на Руси встречал. А дерется как? Как меч держит, как бьет? Все не так. А что творит – ты, княже, сам видал!
– Видал, – спокойно подтвердил Ярослав и велел: – Дальше, Ратьша.
– Рисунки эти его, не стираются же, но то ладно. Трава эта еще его…
– Какая еще трава? – удивился князь.
– В ночь говорил с ним, княже. Он какие-то палочки белые в рот сует и поджигает и тем дымом дышит. Сроду такого запаху не чуял, княже!
– Колдун, может? Травник?
– Нет, не меня ж он окуривал… Просто – дышал. – Ратьша примолк, и князь не торопил тысячника. Тот помолчал и продолжил: – Он сказал, что не воин, – верю. Что не помнит, кто и откуда, – почти верю, бывает такое и без волшбы. Может, разбили голову когда, вот тебе и на. Еще сказал, что может людей обучать бою мечевому и руками голыми, – тоже верю. Как стоит, как садится, как смотрит насквозь – такое, княже, не годом учебы дается. Я бы, княже, если бы ты спросил, сказал бы, что неплохо бы такому, как Ферзь, у тебя послужить. Позвал бы его… А я бы присмотрел.
– Советовал бы? – искренне удивился Ярослав. – А разве я вчера не позвал его в дружину?
– То верно, княже, – совершенно спокойно согласился Ратьша. – И ты звал, и я слышал. Запамятовал. Старею, видать. Не пора ль на покой?
– Нет, – князь шутку не поддержал, – не пора. Если ты не присмотришь за Ферзем, кого я к нему приставлю? И вот что еще… Кто, бишь, уных наших побил? Угольцы здешние?
– То верно, князь. Недосмотрели за мальцами, уходили их местные тати…
– И в том дружина клятву даст? – сурово спросил князь.
– Если уж тебе клятва занадобилась, княже, то спрошу… Думаю, что дадут клятву люди, что не знают ничего.
– Добро. Только ты да я и знаем. Так родне уных и скажи. Виру плати за убойство из моей казны, я распоряжусь. За те вещи и коней, что я вчера Ферзю отдал, тоже выплати. Не у Ферзя ж отнимать, он мужик дерзкий, не отдаст поди… – Непонятно было на сей раз, шутил ли князь или говорил серьезно.
– Дареное назад не берут, верно, княже, – согласился Ратьша сразу со всем.
– И опять добро. Всех, кажись, утешил. Слей умыться, тысячник! А о городке на реке мы с тобой после поговорим, в Ростове. Вроде бы пришли мне мысли кое-какие, – дружески сказал князь, и они вышли из шатра.
Молодое лицо князя Ярослава разительно диссонировало с его взглядом. Так, если не смотреть в глаза, это был просто молодой человек – да, властный, да, уверенный в себе вождь, но вот взгляд у него был очень даже не молодой, взгляд тяжелый, умный, давящий даже взгляд. Княжеский. С легким привычным прищуром.
В эти умные, очень спокойные глаза я и смотрел утром, на рассвете. С тех пор как я проснулся ближе к рассвету, я больше не уснул, а когда солнце только-только начало вставать, к моему костру приблизился уный, совсем еще зеленый, и сурово и властно, как ему искренне казалось, промолвил (именно что промолвил!):
– Пошли, Ферзь, тебя князь кличет.
Я спокойно встал, скинул плащ на свою суму, которую ночью мостил под голову, и, положив меч на плечо, последовал за уным, так ничего и не сказав.
Ночь уже уползала под сень вековых темно-синих елей, поспешно втягивала последние свои черные пряди в лес, в сумрак, а розовый свет уже победно разливался по небу. Раненько тут встают, однако. Вот если сейчас не казнят, придется свой режим снова менять. Я убежденная «сова», чем вставать в такую рань, мне проще не ложиться вообще, но это хорошо день или два, дальше станешь носом задевать за все углы и мирно засыпать стоя. Я вдруг поймал себя на том, что за такими глупыми мыслями прячу, что уже греха таить, некоторое волнение и, что было куда сильнее, азарт. Что будет? Выдумал ли князь мне по силам работу, или же так рано и встали, чтобы не тянуть? Прежде чем уный подошел ко мне, я успел размяться и потянуться, так что тело было готово хоть к бою, хоть к поясным поклонам, если до того дойдет. Мастер был прав – иногда служить самому себе нет никакого толку, поэтому хотя бы временами следует наниматься к кому-нибудь, чтобы служить ему, служить честно, всего себя отдавая служению, не ожидая наград, довольствуясь малым и почитая господина выше всех других людей. Этому князю, признаться, я бы послужил. Да и вообще, редкий фарт пошел – и отправили куда надо, и надежд целый ворох снова, будто мне и двадцати лет нет, и попал сразу на князя. Или пан, или пропал.
Я остановился у кадушки, заполненной водой, аккуратно поставил меч сбоку и ополоснул лицо. Уный хотел что-то сказать, но промолчал. Я утерся грубо и вульгарно, рукавом, вновь поднял субурито на плечо, и мы в полном и торжественном молчании шли по лагерю. Людей я не видел, казалось, все шатры опустели, лишь у огромного котла возились два человека, судя по всему, варили какую-то вкусную снедь.
…Так вот где все были, а я-то, грешный, уже думал… Да так и думал, собственно. Что все уже где-то стоят строем и ждут вашего покорнейшего на суд и приговор. Посмотрим-посмотрим.
Уные и воины постарше стояли очень ровным каре. Когда мы с уным подошли к нему, оно разорвалось, образовав проход. Я пошел вперед, а уный встал на ожидавшее его пустое место.
Передо мною был княжеский шатер. У входа в него были привязаны несколько лошадей, стояли у входа два кольчужных ратника в шлемах, со щитами и с копьями в правой руке. Сам князь стоял прямо перед ними, а по правую руку стоял Ратьша. Я подошел поближе и, не зная здешних обычаев, поклонился князю, одной рукой придерживая на плече меч, а вторую приложив к груди. Вежеством, я думаю, тут и не пахло, но все же лучше, чем застыть пеньком в дубраве. «Не шуми ты, мати зелена дубравушка! Не мешай добру молодцу думу думати, как заутру мне, добру молодцу, на допрос идти перед грозного судью, самого царя», – поневоле вспомнилось, и подумалось, что это правда. Вот тебе дубравушка, вот утро, вот тебе татуированный молодец, а вот и царь. Я поднял глаза и столкнулся взглядом с княжеским. Испытывающий, тяжелый взгляд матерого, много повидавшего человека. Сколько ж ему лет?
