Он и сам не понял, что подняло его из окопа — нет, не взрыв. Он должен был умереть в эти секунды — в окоп и в самом деле скатилась осколочная граната. Но он выскочил из окопов, автомат выплюнул последние пули — и так, с пустым магазином, серб бросился в самоубийственную атаку.
— Живео Сербия!!!
Где-то впереди, на черном бархате ночи, среди теней древесных стволов затрепыхался в руках усташа ослепительно желтый цветок — но пули чудесным образом миновали серба. С разбега он врезался всей своей массой в усташа, валя его на землю. Усташ попытался выхватить сербосек — но сербосек не предназначен для боя, сербосек предназначен для того, чтобы максимально быстро забить человека как скотину, из ножен же его быстро не достанешь. Серб успел первым, у него был хороший боевой нож, без гарды, с двусторонней заточкой и мгновенно выхватывающийся. Рука сама нащупала его, выдернула из ножен, Божедар ткнул наобум раз, второй — и нож со всего размаха наткнулся на что-то твердое и застрял. Усташ был взрослым и сильным, несмотря на ножевое и пулевое ранения он попытался перевернуться, чтобы оказаться наверху — но серб не позволил ему это сделать. В следующую секунду нестерпимая боль в глазах едва не заставила Божедара отпустить усташа, ему показалось, что оба глаза его вытекают на лицо. Но он не поддался — мотнул головой, что-то попалось ему — и он вгрызся в это, вгрызся со звериной, нечеловеческой яростью, чувствуя омерзительный вкус того, что он грыз и соленую влагу наполняющую рот. Два человека, по сути одной крови, и молящихся по-разному одному и тому же богу, сцепившись в смертельном объятье, грызли, душили, били друг друга в отчаянной попытке спасти свою жизнь и забрать чужую. Усташу все же удалось перевернуться, он оказался вверху — и в этот момент в метре от них пуля КПВТ напрочь перебила ствол дерева, под которым они сцепились в смертельной схватке. Обрубок ствола начал медленно падать на них…
Ночью, в пограничном лесу ничего почти не видя из-за деревьев и дождя, люди по сути одной крови, но разной веры свирепо истребляли друг друга. Они стреляли друг в друга, резали, били, схватывались в рукопашных схватках, использовали ножи, тесаки, саперные лопатки. Они убивали друг друга не только потому чтобы самим не быть убитыми — но и потому что ненавидели друг друга и желали друг другу смерти. В этом озлобленном, рычащем, кричащем, плюющемся свинцом и поливающем землю кровью человеческом комке нельзя уже было различить отдельных людей, люди слились в нечто единое. Но слились не в акте любви, дающем новую жизнь — а в акте ненависти, приносящем только смерть и страдания. Потом, позже, люди дадут громкие определения этому — героизм, свобода, месть, желая словами этими заслонить истинный смысл происходящего. И в противоестественном человеческой природе этом акте, как и в акте любви, тоже зарождался плод — но это не был плод любви. В этом соитии ненависти, жестокости и смертоубийства, под плачущим дождем небом зарождалось зло…
Вороны… Проклятые вестницы смерти, сопровождающие ее на всей человеческой истории уже были здесь. Надсадно каркая, они рассаживались по деревьям, зыркали антрацитно-черными бусинками глаз по сторонам, примеряясь к павшим и словно спрашивая живых: «А почему ты жив? А почему ты не с теми, кто пал? А почему ты еще человек — а не кусок остывающего, годного к употреблению мяса». И у тех, кто остался живым в этой бойне, не было ответа на эти вопросы. И поэтому, они просто отгоняли этих ворон, бросали в них палки и комки грязи, потому что стрелять было нельзя. Граница.
Но вороны не улетали. Лениво поднявшись на крыло, они перелетали на соседнее дерево — и снова начинали пытать выживыших. Пытать вопросами — на которые не было ответа.
— Ты извиняй, пан коммандер… — сказал Радован — но боле мы так не пойдем.
Сотник устало махнул рукой. Кружилась голова. Он уже сожрал таблетку, оставшуюся у него с армейских заначек, но легче не становилось. Разве что в голове прояснилось — но сотник знал, что за эту таблетку потом придется расплачиваться жесточайшей головной болью.
Из леса выносили и рядком складывали трупы. Отдельно сербские, отдельно остальные, тех кто попал в засаду. Сербских пока было четыре. Усташей — перевалило за три десятка. И это было еще не все — казаки прочесывали лес.
— Господин сотник!
Еле переставляя ноги по чавкающей, напитанной влагой земле, сотник пошел на зов. Соболь ждал его у лежащих на плащ-палатках тел погибших четников.
— Что в тебе?
— А вот. Сюда глянь.
Сотник глянул — и ему стало так плохо, что захотелось завыть. Завыть, выколоть себе глаза — просто чтобы никогда больше этого не видеть. Перед ним, на плащ-палатке лежала девчонка, четница. Совсем молодая…
— Что? — не понял сотник.
Вместо ответа снайпер показал на запекшиеся кровью волосы.
— Ранение в голову. Очень точный выстрел. У троих из четверых то же самое. И как минимум один трехсотый, тяжелый — так же.
— Снайпер?
— Он самый.
— Откуда?
Соболь огляделся по сторонам. Он вытащил из окопа всего лишь эту девчонку — но как она лежала — запомнил.
— Вон оттуда. Примерно на час.[11]
— Сходим?
— А и давай.
— Чебак! — заорал Велехов, расплатившись за это очередным взрывом головной боли.
Неловко придерживая трофейный пулемет, к ним подбежал Чебак.
— Певец где?
— Его… дифензива[12] мордует… с есаулом зараз приехали.
— Чего ж его?
— За нас потом возьмутся. Есаул сказал — не уходить никуда.
Сотник махнул рукой.
— Надо, найдут, на то и дифензива. Пошли. Я первый…
Оскальзываясь на размокшей от дождя почве, вытянувшись в редкую цепочку, казаки двинулись вперед. Первым шел Велехов, потом Соболь, последним — Чебак, сдури схвативший трофейный пулемет — как малый, прямо. Сотник внимательно смотрел себе под ноги — еще лучше было бы обзавестись какой-никакой палкой, но палки не было.
— Где?
— А вон к тому леску правь — сказал Соболь — не дума, что они с открытой местности работали. Откуда то сверху…
Лесок здесь выдавался в кошеную ленту поля небольшим огрызком — сразу было видно, что происходивший западнее бой затронул и это место. В некоторых местах ветви были сбиты, а древесные стволы — похлестаны пулями.
— Рассредоточиться. Искать следы. На удаление прямой видимости. Опасаться мин.
Последнее было маловероятным — ночью, да в боевой обстановке, когда хлещет пулемет, да вот-вот КПВТ врежет со всей дури — не до мин. Но всякое бывает, лучше подстраховаться.