Между тем штабс-ротмистр, наконец, справился со своей лошадью и вновь появился в окошке.
— Алевтина Сергеевна, ну как он? Вам нужна помощь? Может быть, остановить карету?
— Кажется, ему немного лучше, — успокоила я Вяземского. — Пока Ивана Николаевича беспокоить не стоит, я его поддержу.
— Вот не было печали! — воскликнул Денис Александрович. — Сначала Ломакин, теперь Татищев! А что с ним такое?
— Думаю, что это на нервной почве, — ответила я, не заботясь, знает ли Вяземский такие слова. — Скоро какая-нибудь деревня?
— Думаю, что через час будем в Зарайске, — ответил он, — может там найдется какой-нибудь лекарь!
— Это было бы чудесно, — ответила я и невольно дрогнула голосом.
С флигель-адъютантом в тот момент что-то случилось, он застонал, начал дрожать и крепко сжимать мне бедра. Хорошо, хоть штабс-ротмистру надоело скакать в неудобной позе, и он исчез из окна.
Спустя минуту Татищев успокоился и спросил виноватым голосом.
— Алевтина Сергеевна, я не сделал вам больно?
— Пустое, — ответила я, поправляя на коленях платье, — главное, что теперь мы скажем, когда приедем в Зарайск?
— Кому скажем? — не понял он.
— Вы что, ничего не помните? — удивилась я.
— Нет, а что случилось? — спросил он, пытаясь встать с колен.
— Вяземский застал нас, вернее вас, в этой позе и я сказала ему, что вы внезапно заболели!
— Что вы такое говорите! — вскричал Татищев, потом окончательно смутился и тихо произнес. — Ах, какой стыд, что же нам теперь делать!
— Лучше оставайтесь там, где теперь, — ответила я, и опять прижала его голову к своим коленям. — Может это и к лучшему, вот вам повод избавиться от ужасного приказа! Скажете, что разом потеряли память, а Денис Александрович это подтвердит. Он в полной уверенности, что с вами приключилась тяжелая болезнь!
— Но я же совершенно здоров, даже напротив! — вскричал он и сквозь платье поцеловал мои ноги. — Я еще никогда не был так счастлив!
— Иван Николаевич, оставьте вы говорить о своих чувствах, — строго остановила я его. — Не забывайте, что я замужем!
— Да, да, конечно, — тотчас, с восторгом, согласился он, впрочем, продолжая меня целовать, — вы чудная, я так благодарен, что вы меня не оттолкнули!
— О чем вы таком толкуете! — удивилась я. — Между нами ничего такого не было!
— Да, я согласен! — зашептал он. — Но, какая же у вас нежная кожа!
Карета, между тем, неслась, громко стуча колесами и мягко качаясь на рессорах. В окошко врывался легкий ласковый ветерок и студил мое разгоряченное лицо. Иван Николаевич, кажется, совсем освоился у меня в ногах. Когда к нам заглядывал встревоженный Вяземский, он вполне натурально стонал.
— Скоро уже будет Зарайск? — каждый раз спрашивала я штабс-ротмистра, сама теряясь от лихорадочного возбуждения, которым заразилась от Татищева.
— Потерпите, голубушка, — отвечал он. — Дай бог, скоро доедем!
Легко ему было так говорить! Не он же имел между своих ног такого необузданного поклонника!
— Иван Николаевич, голубчик, успокойтесь, — молила я Татищева, когда он становился совсем нескромным. — Держите голову на коленях, и ни о чем таком не думайте!
— Ах, Алевтина Сергеевна, — шептал он, целуя мои и так растерзанные ноги, — давайте бежим в Сибирь!
— Глупости, что нам делать в Сибири, — отказывалась я, — лучше вы, как выздоровеете, и у меня все образуется, вернетесь в Петербург и введете меня в свет!
— Уже видна зарайская колокольня, — крикнул мне в окно Вяземский, — потерпите еще чуток, скоро приедем!
— Все, все, — сказала я Ивану Николаевичу, — вот вам платок, вытрете лицо. Посмотрите, какой вы красный и потный. Нам нужно придумать какая у вас болезнь.
— Это пустое, — отвечал он опять прерывистым голосом, — я никогда не оставлю вас!
— А вы вспомните о своей маркизе, — не удержалась я от ехидной шпильки, — сразу меня и забудете!
— За что вы меня так казните, жестокая! — воскликнул он, опять сжимая мои бедра и беззастенчиво что-то ища у меня под платьем. — Я о ней уже и думать забыл!
В этот момент карета остановилась. Иван Николаевич вздрогнул и отстранился от меня. Он даже хотел вновь вернуться на свое место, но я ему не дала.
— Что вы делаете, сидите, как сидели, — прошептала я, — а когда вас будут выносить, делайте вид, что находитесь без памяти!
— А что мне говорить, когда будто бы я очнусь? — торопливо спросил он.
— Скажете, что потеряли память и не знаете, что с вами случилось. Если здесь отыщется доктор, он сам придумает вам болезнь. Мой муж отменный лекарь и я тоже немного понимаю в медицине!
Едва я договорила, как в окошке появилось обветренное лицо Вяземского.
— Слава богу, все устраивается, — успокоил он меня, — здесь на покое проживает отставной военный лекарь, он и попользует Ивана Николаевича. Скоро уже приедем. Каков он? — заботливо спросил он, глядя на застывшего в неудобной позе Ивана Николаевича.
— Без памяти, — ответила я, — но пока жив. Будем уповать на Всевышнего.
— Надо же, какая беда, — посетовал штабс-ротмистр. — Сперва Иоаким Прокопович помер, теперь вот Иван Николаевич. Но, даст бог, все образуется.
Он исчез из окна, крикнул кучеру погонять, и карета вновь тронулась. Не успели мы остаться одни, как Татищев поднял голову с дивана и тревожно воскликнул:
— Слышали, здесь есть настоящий лекарь, что если он поймет, что я здоров?
— Тогда дадите ему денег, и он будет вас лечить до второго пришествия!
Мы оба понимали, что до момента расставания остались считанные мгновения, и флигель-адъютант на прощание заключил меня в свои объятия. Я не хотела ничего такого, но по женской доброте не смогла отказать ему в такой малости.
— Ну, все, все, — сказала я, отстраняя его от себя и поправляя платье и прическу, — осторожнее, нас могут увидеть!
Иван Николаевич тяжело вздохнул, отпустил меня, и принял свою прежнюю безжизненную позу. Сделал он это вовремя. В этот момент лошади остановились, и снаружи послышался громкий голос Вяземского, зовущего лекаря. Я выглянула в окно. Весь наш поезд остановился посередине улицы какого-то небольшого города. Вяземский уже оказался возле крепких, высоких ворот и стучал в них каблуком сапога. Со всех сторон полюбоваться на блестящих кирасиров сбегались местные жители. Те неспешно покидали седла, делая вид, что ничуть не интересуются восторгом любопытных горожан.
— Чего там? — с тревогой спросил меня Иван Николаевич.
— Частный дом, — ответила я, — пока оттуда никто не выходит.
Однако словно подслушав мои слова, отворилась тесовая калитка. Из нее к штабс-ротмистру, вышел старый грузный человек с нечесаными космами седых волос, большим вислым носом и с усами, в черных подусниках. Был он по виду в весьма преклонных летах и с трубкой в руке.
